Искусство : Литература : Ирина Дубровская
БиографияПрозаПоэзияАрхив и критикаВаши отклики

ГрафикаЛитература
Untitled
"УНТЕРВАССЕР"

Сикварули
Сегодня меня обогнал на велосипеде Дато. "Ирин, как дэла?"
"УНТЕРВАССЕР", как мне теперь ясно, прекратил своё существование. Или временно прекратил, если, конечно, такое бывает ("Стали дышать потише").
Я ответила, что дела мои хороши, и покатила себе дальше вверх по Данцигерштрассе, улыбаясь и вспоминая, как не так давно Дато пел свою песню из нескольких слов и одного аккорда.
– Что такое Сикварули, Дато?
– Лубов.
Я люблю Берлин. Я уже объяснила почему, но могу и добавить. За вокзальную безвременность, за пересечение всех дорог, за множество социальных заветрий, за метропольный колорит его обитателей, за их контраст, за очень оживлённую музыкальную сцену, за возможность увидеть множество групп из разных городов Европы, которые никогда не всплывут на рынок музыкального бизнесса и не будут причёсаны согласно требованиям картотеки.

В этой истории много действующих лиц. Всех, кто десять лет играл в группе "УНТЕРВАССЕР", я вспомню, как смогу, и, вспоминая, глядишь, и получится история этого "музыкального феномена" на фоне этого странного города. Я постараюсь не быть уж очень скромной, ведь раз нет группы, значит, и корысти нет рекламировать. А может получиться просто забавная история, так сказать о нравах и характерах.

Поздней осенью 1992 года я встретила на улице Берлина Сергея Воронцова. Моё положение в те дни было критическим. Во всех отношениях.
Последний раз я видела Воронцова в 1986 году.
Я была тогда участником никому не известной группы "Кендзабуро Оэ", и Сергей был приглашён на место оставившего нас бас-гитариста. Барабанщика у нас не было изначально. Мы не отчаивались и искали, спрашивая всех подряд. Воронцов посоветовал своего друга Эдика Шеера. Созвонившись с ним, мы ("К.Оэ" – Таранин Лёша, Кинкулькин Боря и я) отправились к нему домой на северную окраину Москвы. Означенный адрес находился в хрущовском микрорайоне, и мы долго искали нужный дом. Короткий зимний день кончился (фонари с середины 80-х уже начинали постепенно исчезать с окраин), но мы впотьмах набрели, наконец, куда надо.
Дверь открыл молодой человек. Он был невероятно похож на Джима Моррисона, только блондин. Вежливо пригласил нас в квартиру. Вся его комната была заполнена барабанной установкой.
Кто жил когда-нибудь в хрущёвском доме, тот, наверняка, знает, как слышна в соседней квартире даже струйка воды, бегущая из крана.
Через пару минут Эдик самозабвенно долбил в полную мощь по всем приборам. Дом трясся весь.
(Только в 1992 я узнала от Воронцова, что незадолго до нашего знакомства Эдик вернулся из Афганистана, был там ранен, горел в БТР).
Он плевал на соседей и на всё.
Разучив довольно быстро песню "Битва на конопляном поле", мы сделали перерыв. В это время в дверь позвонили. Но это были не соседи, и не милиця, нет. Совсем другие люди. Они тихо проследовали на кухню, а мы, осмелев, продолжали играть и орать.
Через некоторое время из кухни потянуло довольно сильно запахом дихлорэтана (я знала этот запах от краски, которой меня заставляли на работе маркировать мебель).
Кто жил когда-нибудь в хрущовском доме, тот… одним словом запахи там тоже всепроникающи.
На кухне варили "мульку" (или "винт"?)
Эдик ненадолго удалился, а мы сидели и совещались, прилично ли будет прямо сейчас, до прихода ментов, свалить по-английски.
Появился Эдик и, кивнув в сторону кухни, виноватым голосом сказал: "Ребята, извините, на всех не хватит".
Мы обрадовались, что "на всех не хватит", и поспешили откланяться, в глазах Эдика было сожаление и понимание: "конечно, что же ребятам тут ещё делать, если им не хватит".
К слову сказать, я видела Эдика ещё раз. В 2001 году он пришёл на концерт "УНТЕРВАССЕР" в одном московском клубе. Прошло 15 лет. Он не изменился вообще. Словно проспал это время в хрустальном гробу. Я рада, что мне удалось вписать Эдика в этот опус. Он не играл с "УНТЕРВАССЕР", но для меня он был как бы гость из будущего. "К.Оэ", его испугалось, а в "УНТЕРВАССЕР" ему было бы самое место. Но Эдик остался в Москве.

Я собираюсь рассказать о людях, которые в разное время в течение десяти лет участвовали в этом оркестре. Они приходили сами. Говорили: "можно мы будем играть с вами", – а потом уходили, наигравшись. Никого не приглашали, никого не увольняли. (Случаи с эмоциональными зашкаливаниями, типа, посыланиями ... друг друга не в счёт).
Все мы были как рыбы, выброшенные взрывной волной из большого озера. Я не имею в виду коренных жителей Берлина, тоже игравших с нами, у них была своя прелюдия, – только нас, попавших сюда, в Европу, из бывшего Советского Союза, знающих стандартный набор немецких слов типа "нихт шиссен" в своё время, и не мечтавших даже здесь очутиться.
Часто возникали вопросы, в основном от берлинской прессы, "что за название у вас странное какое-то "УНТЕРВАССЕР".
Это я придумала. Мне думалось в тот момент, что мы оказались в андеграунде ещё более глубоком, чем раньше в Москве, но менее замкнутом и статичном. Подводное пространство не мешает двигаться. Мы сознательно отказалсь участвовать в играх шоу-бзнесса здесь, на Западе: играть mainstream, переводить тексты на английский.
А на Востоке в этот период музыку заказывали совсем непонятные структуры. Группы "Базар-вокзал" и "Марево рассвета" перемежались с исполнителями "Киса ты моя Лариса" и т.п. Единственная уважаемая нами группа "АукцЫон" моталась по Германии, зарабатывая деньги на хлеб насущный, ночуя в автобусе или по мастерским друзей. Но духовная связь с материком не прерывалась.
А там проживал на набережной Москвы-реки и творил сооавтор и единомышленник Андрей Самохин, удивляясь, что "на делянке старой странные соседи". Изнаночная мифология поэзии Андрея легко и естественно ложилась на Музыку Воронцова.

Андрей Самохин (Андрей Иванович)
Андрей вёл анонимный образ жизни. Он полностью отказался от жизненной борьбы теми средствами, которые предлагала эпоха, и, как говорят здесь иногда немцы, изучающие русский язык, "упал в себя". Но это не означало полный отказ от рефлексии. Настоящий поэт не прекращает отражать реальность до тех пор, пока жив. Он своего рода "раб лампы".

Маленькое отступление: знаментую фразу великого русского историка Н. Карамзина о том, что "правда в России не в дворцах, а в хижинах", можно было в советское время перефразировать так: правда не в хижинах, а на зоне. Этим обусловлена невероятная популярность В.Высоцкого среди абсолютно всех слоёв общества. И вдруг в начале девяностых правда вырвалась из зоны с намерением наконец попасть во дворец. И началась неразбериха...

Андрей очень осторожно обращался с правдой, убеждённый, что личность не нуждается в пророках, а только в собеседниках. Ин вино веритас!.. Мало ли было всяких правд и истин.
В своих текстах Андрей, как и его питерский друг Владимир Болучевский (любимый герой "УНТЕРВАССЕР") демонстрировал намерение отказаться от "субъекта высказывания", от прямой речи, от романтического профетизма рок-героя. Если моя любимая песня Болучевского от первого лица звучала как "Моя строил башня слоновой кости", то в стихах Самохина местоимение "я" не существует вовсе. Зато есть Державинский размах!

В Киргизии судьба от климата зависит,
Намочишь рукава – глядишь, совсем продрог,
Сухие рукава – и губы пересохли,
Не сможешь целовать – не ступишь за порог…
.........................

Андрей Иванович мастер пейзажа. Он,как и Воронцов, Вернер, Дима Жуков, Шалва, Максим и я – в основной своей профессии – художник изобразительного искусства.

Из-под века сажа, целофан в стакане.
Дачный полустанок. Валенок в капкане.
Вермут в роще голой. Неизвестной масти выпадают карты.
И стихают страсти.
.......................

или

Зачем любимым быть в стране, где птичий гомон
Кастетом по виску, – и хрипло: "не взыщи".
Степной хозяин спит, стрелец закончил опыт,
А водолея масть – валеты да ферзи.

Так вот. Поздняя осень 1992. Берлин. Воронцов...
Осветлённые волосы. Ветхий джинсовый костюм. В одном кармане бутылочка шнапса… в другом – скелет на верёвочке. Я встретила его на улице. Он мне всё-всё рассказал:.. что приехал из Москвы неделю назад. Там спирт рояль и милиция свирепствует. И его ужасно избили в милиции, и там, где избили, – всё синее. Ещё он сказал, что очень боится идти к врачу, так как, наверняка, доктор скажет, что это смертельно. И поэтому он пьёт здесь алкоголь, а подруга его Лиза Шмитц говорит: "О, Серьёж, о ужас, пиво через днём" (не поймите превратно, Лиза не очень правильно говорила по-русски, но имела в виду пиво не через день, а весь день).
Потом он вызвался принести угля в моё жилище и научил меня топить печь. Мы вспомнили прошлое и решили поиграть. Он достал для меня чей-то детский инструмент, кейборд Yamaha, у него была гитара, и мы стали вспоминать разные песенки: он – свои, я – из репертуара "К.Оэ". Навспоминали на двухчасовую кассету. Назвали её "К фильме", потому что всё это напоминало тапёрское сопровождение к фильму психо- дело- бытового содержания. Эта кассета очень быстро разошлась среди знакомых берлинцев, и от них попала к незнакомым берлинцам, которые стали нашими первыми поклонниками.
Несколько кассет были посланы на материк. Там они и канули безответно.
Все вещи на этой кассете были гениальными. Я прошу прощения. Но я предупреждала, что отрину скромность. Все десять лет в "УНТЕРВАССЕР" я была сверхсамокритична и критична к другим.
Музыка меня спасла. Она оказалась наркозом моей судьбы. Все недружелюбные удары значительно смягчились. Жизнь вошла в радостную фазу. Мы купили с помощью газеты Zweite Hand минимальное техническое оснащение и стали играть на разных нетривиальных праздниках и вернисажах. Мы выступали вдвоём. Теперь стоп. Начинаю рассказ о каждом появляющемся участнике. У нас в период расцвета деятельности была манера представлять всех участников в песне "Обезьяна, я гото...". Все останавливались, а тот, чьё имя называли, играл соло. Я до сих пор не знаю, о чём эта песня, но предполагаю, что о нашей готовности съесть конфету с ядом вместо подопытной обезьяны.

Шалва и Дато
В 1995 году Берлин наводнили художественные проекты из бывшего Советского Союза. Академия художеств готовила большую программу с целью охватить взглядом художественную ситуацию в разваленном СНГ.
С Шалвой Хаханашвилли мы познакомились на одном из вернисажей. Он приехал из Тбилиси. Тонкий, со вкусом одетый, Шалва хорошо говорил по-английски, умел очаровать кого угодно. Наше музыкальное творчество ему сразу понравилось, и он стал очень удачно подыгрывать на разных трещалках. С момента его появления множество немецких, французских и русских девушек стали посещать наши выступления. Однажды он привёл к нам на репетицию своего тбилисского приятеля Дато Чавчанашвилли. Это тот самый Дато-"сикварули", о котором я упомянула в самом начале. Он выглядел как западный европеец, симпатизирующий движению панк. Остроносые ботинки, кожаная куртка и т. п. Он играл в Тбилиси в панк-группе "Комендантский час" на бас-гитаре и обожал DееDее Ramone.
В Берлине у него не сложились, однако, отношения с панк-группой. Панки оказались так себе. "Репетирывал с ними, я так играл, слушай, у мэня изо рта пэна пошла. – Испугалис".
Стали мы репетировать с Дато. Дато не знал ни одной ноты, играя на бас гитаре почти десять лет, никогда не настраивал её и не знал даже, как это делается. Панк!
Без дураков. Реликт. Шалва болел душой за своего протеже… В трудных местах он объяснял ему ритмический рисунок: "Дато, слушай, ти играй тут не та-та-та-та, а |та|-|та|-|та|-|та|".
Но темперамент Дато не вмещался ни в какие "ритмические рисунки" и всякие там мелодии. Он забивал всё. В буквальном смысле. Никого не было даже слышно. "Ирина, слушай, ти только пэй па-громче!"
Соло Дато было, конечно, песня из ора и хрипа. "Сикварули".
Мы выступали в ... с питерской группой "НОМ". Пьяный Шалва кидался в них шахматами и кричал "фашиисты!", а потом укатил на такси в Целендорф с прекрасными незнакомками.

Рома Бушуев
(Правда классная фамилия для барабанщика?)
Он приехал в Берлин с двумя своими друзьями детства сразу после падения Берлинской стены. Они однажды увидели по телевизору, как берлинские панки занимают пустые дома и, быстренько купив на Арбате приглашения, отправились в Берлин. Они не были панками, а просто хулиганы из Матвеевского.
Запомнив название района Фридрихсхайн, Юра, Рома и Дима как-то добрались до места. Но к их приезду дом был уже занят, и, чтобы занять лучший этаж, им пришлось всё-таки выгнать из него некоторое количество панков. Дом этот находился на Rigaer Strasse, и в нём вскоре стало располагаться злачное место "Русский бар". Там собирались маргиналы всего Берлина. Торговля алкоголем и всем остальным велась в нём круглосуточно и, естественно, без лицензий. Водка стоила в разлив 1 марку.
Рома, прожив некоторое время в Берлине, уехал на поиски своей вышедшей замуж за американца подруги в Сан-Франциско. Он работал там курьером, обрезал сучья и играл тяжелый металл с шотландцами. Устав от Америки, он вернулся в 1994 году в Берлин с намерением поступать в университет. Постригся и начал даже сводить наколки.

Ира привет!

Хочу дополнить три раза:
мы были не просто хулиганы, а, если уж быть точным, то хеви-металл-хулиганы или хулиганы-металлисты. Но для меня гораздо важнее не войти в историю таким уж слюнтяем, поэтому: я уехал в Америку не за своей подругой, а с гитаристом из Лос-Анджелеса Тимом к начинающему рок-звезде обширной Сан-Франциско Рок-сцены Джону Абелле (современное фото прилагается), с которыми я познакомился в берлинском сквоте. Итак, ехал я не за подругой, а за моей, признаюсь, непонятной звездой.
Подруга приехала ко мне в Сан-Франциско потом. Приехала раз, а на второй, сказав, что едет ко мне, приехала совсем в другой город (Лас-Вегас) к американскому мужу, которого ей втайне от меня за это время подыскала её ушлая тётя. Всё это время она совершенно честным голосом пудрила мне мозги, что летит ко мне, даже в день отлёта. Когда я, спустя два дня обо всём узнал, у меня сорвало крышу.
Это что каcается подруги. Насчёт кустов и курьера всё точно. Но вообще-то я хорошо покатался по всей западной Америке, по всему западному побережью, и по всем рок-сценам от Лос-Анджелеса до Сиэтла. Снимался в видеоклипах треш-металл-групп для MTV и общался бэк-стэйдж с очень разными фигурами типа Ice-T (Aйс-Ти), Jeck Kassedy (Jefferson Starship) даже Linda Perry (4 Non-blondes). В общем меня всем представляли как русского экзота. Собственно, именно от этого я и устал. И от одиночества. Поэтому я поехал в Берлин, учиться и образовываться.
Когда я увидел вас в Марштале (?) я подумал что-то типа "вот они настоящие ребята, которые всё знают, хотя и немного дикие".
Не знаю, что уж там подумал Воронцов, но разговаривал он со мной почему-то с грузинским акцентом. Я же после Сан-Франциско, после жизни от relise-party порнозвёзд в Беверли Хилз до чёрных реперов крек-диллеров, наставляющих мне пушку в лоб на углу, от утончённой и до нельзя декаденски-доброй сексуально свободной богемы до нищеты треллерных кварталов white trash в округе Портлэнда, и всех приключений в том же духе, вообще мало разговаривал.
Что касается Юры, всё абсолютно точно! Хочу только добавить, может быть, это будет интересно, текст моего обьявления был такой: "русскоязычная, свободная от наркотиков группа ищет наркотически зависимого бассиста".

В зале Академии художеств, где мы один раз выступали, он подошёл к нам и сказал, что умеет играть на барабанах, и хотел бы попробовать поиграть интересную музыку. Поэкспериментировать со звуками. А ещё сказал, что друг его Юра (один из тех, с кем приехал занимать дом) – бас-гитарист.
Юра был с нами так мало, что о нём я почти ничего не могу рассказать. Он тогда крепко сидел на игле, и мысли его были далеки от музыки. Но он старался, как мог, даже отыграл с нами один концерт в Потсдаме и исчез. У него была подруга Керстин, наркоманка конченная, она его и подсадила на героин. Юра продал гитару.
Рома не любил барабаны. Он сам в этом признавался. Он играл по настроению. Хотел – и было всё замечательно, не хотел – хуже некуда. Но он обладал от природы абсолютным слухом и слуховым вкусом, если так можно выразиться при описании качества, которому нельзя научиться. Сведение альбома "Пирамида Алёша" (1996) – это целиком его заслуга. Все краски и нюансы этого альбома на мой взгляд уникальны. Рома играл ручками пульта виртуозно. Альбом этот – шедевр. Если не верите мне, я спрячусь за авторитет. Воронцов подарил один экземпляр Троицкому, и тот написал короткую рецензию в "Космополитен" (1998): "...тихо сказал "уау" ... сравнить "Унтервассер" абсолютно не с чем".
Но материком этот альбом был отвергнут как не отвечающий каким-то технологическим стандартам.
Недавно я послушала его опять на предмет не устарел ли? – Нет. Не устарел. Шедевры не стареют.

Сергей Ханукаев
Он тоже принимал участие в записи "Пирамида Алёша". Серёжа появился в Берлине осенью 1995, сбежав из Израиля, куда его увезли ребёнком из Москвы родители. Он жил у Ромы на Rigaer Str. и собирался поступать в HDK на отделение электронной музыки. Серёжа умел играть на виолончели. Говорил по-английски, по-французски, на иврите. Легко и быстро выучил немецкий. У него почему-то была кличка "Дирижёр". Дирижёром же на самом деле был его отец, тоже Сергей Ханукаев. Сергей играл на очень разбитой виолончели с использованием различных эффектов и, несомненно, очень украшал общую картину.
В сквоте на Rigaer. была комната на первом этаже, заваленная всяким хламом, где можно было репетировать в полную громкость. У нас уже был жёлтый автобус, который я водила, умирая от страха, и мы возили всё наше хозяйство в сквот и из сквота. Оставить там нельзя было ничего, конечно. Впоследствии у нас появилась настоящая "своя" звукоизолированная тысячами яичных коробок студия. Коробки полгода выдавал нам соседний магазин биопродуктов. Спасибо им. Студия находилась недалеко от водокачки, что по-немецки "Вассертурм". Естественно, студия называлась "Унтервассертурм".
Наши немецкие коллеги по искусству предполагали в нашей деятельности глубокую философскую подоплёку, а мы развлекались.
Помню, как нам предложили однажды сделать "перформанс" в Kunstlerhaus Bethanien. Это место в тот момент претендовало быть самым продвинутым и независимым в представлении ситуации современного искусства. Но немецкая дидактика сразу же сковала все свободолюбивые намерения этого учреждения. Все художественные проекты, которые я там наблюдала несколько лет, отличались вымученной социальной направленностью с претензией на радикализм. "Утонченные до нельзя" вспоминала я свою преподавательницу по истории искусств, оглядывая каждый раз публику на вернисажах. В остальное время залы были абсолютно пусты.
Так вот. В том году у вокзала выступала одна колоритная пара из Воронежа. Тоня и Витя. Они были народными самородками неопределённого возраста от 35 до 50. Ночевали они на Rigaer Str., а весь день с утра и до вечера в любую погоду покрывали своими голосами, частушками и страданиями Александер платц. Голоса их были столь громкими без всяких микрофонов, что вдвоём они убрали уже на второй день всех конкурентов, включая группу перуанских индейцев из 12 человек с барабанами и панфлейтами. Витя подыгрывал Тоне на гармошке. Тоня отбивала чечётку и разводила руками как Людмила Зыкина. Они были грандиозны! Я стояла и любовалась этой мощью, а потом решилась познакомиться. Я предложила им выступить 15 минут в закрытом помещении за гораздо большую сумму, чем они могли бы заработать на улице зимой.
Они были милые скромные люди и очень смутились в обстановке "утонченности": шампанское... фуршетный стол…
– Мы тут за занавесочкой пока посидим, – сказала Тоня.
– Что вам принести поесть? – задала я глупый вопрос.
Они ещё больше смутились и, наконец, сказали.
– Второе принеси. Картошечки, ну, что мы русские едим.
В нужный момент вместо ожидаемого "псевдомузыкального жеста с глубоким подтекстом" появились они, живые, с обветренными лицами и запели, заиграли на гармошке, затопали, заухали! Акустика бывшего монастыря была превосходная. Но все присутствующие вокруг окаменели. Никто не знал, как реагировать. Простая человеческая реакция была ни в коем случае здесь не предусмотрена. А артисты завелись. Они согрелись, поели и были готовы петь и плясать сколько угодно. Зрители разошлись через некоторое время, злобно перешёптываясь. А Тоня с Витей всё пели и пели "дикие песни нашей родины". Кстати выставка называлась:

Юра Гуржи
Рома как представитель ритм-секции не мог и не хотел один тянуть весь воз. Он искал себе бас-гитариста. Тайно от нас давал объявление в газету. Дескать, такие-то ищут... и оставлял наш телефон.
Но когда Юрик появился у Воронцова, и был им по обыкновению взят в компанию, Рома был в шоке. С этого дня он стал медленно уходить. А Юрик резвился как щенок: чуваки, давайте то, чуваки давайте это. Он приехал из Харькова и сохранял ещё южный молодёжный жаргон в своём лексиконе, а так же именовал себя Джон Раст. Это уже потом он занялся шлифовкой манер и тренировкой московского акцента. Он не умел играть на бас-гитаре. Но был согласен на всё, только бы вырваться из Потсдама, где он проживал с родителями. Воронцов взялся учить Юрика играть на бассовке. Юрик старался и скоро довольно сносно заиграл. Рому он возненавидел. Рома возненавидел Юрика. Репетиции превратились в кошмар. Мы пытались записывать следующй альбом "Дорожный Дзэн", но дело шло вяло. Приехал из Москвы Игорь Вдовченко. Рома воспрял, а Юрик сразу соориентировался и притих. Юра Гуржи был врождённый мастер интриги. В таком милом толстеньком мальчике было трудно распознать Макиавелли. Я шутила над его клиническим нарциссизмом, манерой падать на колени с гитарой, над его "группи" – компанией ещё более молодых подсдамских юношей, которым Юра поручал фотографировать каждую свою ужимку и каждый прыжок. Но узнав подробнее особенности его характера, стало не до шуток. У нас в доме он познакомился с Владимиром Каминером, популярным писателем, и стал вместе с ним устраивать дискотеки в кафе Burger, крутить там самую низкопробную попсу. Уйдя из группы, он стал повсюду говорить, что Воронцов ублюдок, а "УНТЕРВАССЕР" прекратил своё существование. Мы ещё вовсю выступали, а люди в Пренцлауэрберге подходили ко мне на улице и сожалели о том, что "УНТЕРВАССЕР" больше не существует.
Один из его адьютантов сделал web для "УНТЕРВАССЕР". Когда мы наконец сподобились заглянуть в компьютер, то обнаружили там только серию фотографий Юрика. Юрик в падении, Юрик в прыжке с гитарой, Юрик у микрофона и т.д. Страницу пришлось упразднить.
Внешне Юра Гуржи был прветлив и деловит. Он не терял ни минуты. Все контакты были схвачены, все соперники подставлены. Но нет худа без добра. Он привёл с собой из Потсдама Макса. Он не ожидал, что Макс будет тоже принят. Макс не играл ни на чём, но он взялся за провода, шнуры и удлинители и постепенно стал помогать ставить звук на концертах. Максу было тогда всего девятнадцать лет, и о многих талантах его мы ещё не знали, но один был очевиден. Макс был гений доброты.

Игорь Вдовченко
Игорь приехал к нам из Москвы осенью 1998 погостить и поиграть вместе. Мы хотели и записать что-нибудь попробовать. Игорь знал Сергея Воронцова с детства. Они играли вместе в группе "Среднерусская возвышенность". Понимали друг друга без слов. Игорь был высок и красив. И к тому же видная фигура московской блюзовой сцены. Юрик смотрел ему в рот. А мы с Воронцовым бегали в поисках метадона.
Вышло так, что на Ромино газетное объявление откликнулся ещё один человек по имени Рональд. Он был похож на банковского клерка и играл только по нотам. Воронцов расписал ему всю программу. Но принцип есть принцип. Все кто приходят остаются до тех пор, пока сами не захотят уйти. Сыграли с тремя бас-гитаристами. И ничего. Было даже забавно. "Чума!", – сказал восхищённо Воронцов после концерта в "Pffeferberg". Правда Рональд после этого концерта как раз и захотел уйти. Игорь тоже в скором времени уехал, и потом мы виделись с ним только в Москве, где он помогал нам во всём. Он играл тогда с Натальей Медведевой и с Боровом, но если что-нибудь было нужно, барабанная ли установка, место для рептиции или переночевать, – он был всегда тут как тут.

Вернер Цайн
Я, честное слово, не помню когда появился Вернер в наших рядах. Мне кажется, он был всегда. Тихо сидел со своим синтезатором позади всех на концертах, укуренный марихуаной, и создавал невероятные шумы ветров и электровольтных проводов. Это был бэкграунд Вернера. Только он мог, не понимая слов, угадывать суть.
Вернер был домашним затворником. "Джойнт делает меня безразличным, но мне это всё равно", – шутил он. У него дома имелась модель железной дороги – предмет его медитации и многолетнего творчества. Он включал кнопочку, и поезда ездили, посещая всё, что есть хорошего в этом мире, делая круг всего за пять минут. Траву он употреблял действительно без перерыва. Даже в Москву взял с собой, не смотря на многократные предостережения друзей. Помню, как на возвращении в 5 утра после ночного концерта домой ко мне в Орехово-Борисово, нас остановил милицейский наряд. Они пренеприятно щёлкали затворами совершенно настоящих автоматов и, перетряхнув всю машину, приглашали нас проехать в отделение для дальнейшего досмотра. Вернер и глазом не моргнул. Еле-еле удалось их уговорить отпустить нас с миром в обмен на наш концертный гонорар.
Это был наш второй приезд в Россию в интернациональном составе. Первый приезд в 1997 был полным фиаско в связи с запоем Воронцова в день концерта в каком-то важном клубе, не помню названия. Там должны были собраться для прослушиваня всякие продюсеры от российского шоу-бизнеса. Кроме Липницкого, все лица были мне не знакомыми. Приятели Воронцова Лёлик Мамонов и Игорь Вдовченко были там тоже. Ну, и напились. И были пьяные слёзы, падение со сцены и полный джентельменский набор.А за день до этого, за час до выступления в клубе "Третий путь", какой-то человек в спортивной шапочке вдруг выскочил из красной ауди и быстро-быстро перерубил кабель электроснабжения всего дома. Борьба за территорию для москвичей была обычным делом, никто даже не удивился этому происшествию. Но для нас это было обломом. Раскольников принёс чемоданчик с инструментами и стал привычно починять. Потом все, конечно, пили и братались, звук не строился, техника сошла с ума, концерт не состоялся.
А в 2001 всё было более или менее гладко. После Москвы у нас было ещё два выступления в Питере. Вернеру и Николасу Питер не понравился совсем. Погода самая-самая питерская: ледяной ветер со снежной крупой. Грязный подъезд в доме, где мы жили, с немецкой пробитой пулями каской в качестве коммунальной пепельницы, воняющий мочой лифт, маргинальная питерская семья, принявшая нас на постой, находившаяся в состоянии крушения любовного треугольника, чьи-то дети, тёщи, собаки, воющие по ночам под дверью, – всё это показалось им каким-то не уютным, а наше пребывание там бессмысленным. Вернер запросился домой. В Москву. В Орехово-Борисово. В Царицыно. В отличии от многих жителей Запада, Вернер и Николас были совершенно равнодушны к Достоевскому.

Николас Бах
Квартира на Ryke Str. База "УНТЕРВАССЕР". Во внутреннем дворе первого этажа находился маленький кирпичный домик, скорей всего, это была конюшня в 19 веке. Домик был двухэтажным. Мой старый друг Диго Бах сообщил мне, что домоуправлению дешевле сдать этот домик, чем сломать, и что это идеальное место для студии, и если мы хотим, он легко это устроит. Мы с радостью согласились. Проведя осмотр, мы обнаружили на втором этаже целый Трабант и шмелиное гнездо. Трабант стащили по частям, а вот со шмелями боролись долго. Крышу надо было менять в любом случае, поэтому, надев противогазы, Воронцов и Бернт выгоняли шмелей несколько недель, постепенно разрушая деревянные перекрытия.
Николас был сыном Диго и Бланки Бах. Диго был берлинцем, выросшим на военных развалинах, потом настоящим шестидесятником: жил в коммуне, воровал в магазинах, знал Фрица дер Тойфеля и был меломаном и одним из очевидцев знаменитого концерта Rolling Stones в Берлинской школе изящных искусств. Бланка была родом из Праги. Николас сочетал в себе славянскую тонкость и немецкий экспрессионизм. Он очень хорошо играл на ударных. Это была его страсть. Когда он появился у нас, он предупредил, что играет ещё с одной группой фанк. В 1999 году вышел наконец-то альбом "Дорожный дзэн". Мы с ним намучались. Сводили-пересводили. Рома уже в то время, к сожалению, не присутствовал, хотя вещи с его участием, как музыканта, в альбоме есть. Но, в основном на ударных играл Николас.
Этот альбом не шедевр. Не знаю, почему. Мы старались, друзья помогали и в организации записи (студия в Кройцберге Эрика Эшера), и в печати (Таня и Дэвид Маас). Но ангел или демон, уж не знаю кто, – не пролетел. Хотя есть там пара вещей, несомненно, очень удачных. "Отцовский вальс", "Киргизия", "Адажио", "Балтимора". Всё остальное могло быть гораздо лучше. Надо сказать, что альбом этот издан был группой на деньги, собранные с концертов. Совсем немного я добавила от продажи своего художественного объекта.


Дима Жуков
Диму я повстречала на выставке художников из Петербурга в галерее Кая Хигельмана в 1993 году. Я восхищалась там одной работой из тех ("когда кончается искусство, а дышит почва и судьба")... Это была сделанная на зоне и уже очень потёртая колода карт.Этот экспонат имел очень большую притягательную силу, и я всё крутилась вокруг да около. Вдруг ко мне подошёл очень стильно одетый молодой человек и сказал: "а пойдёмте с нами!"
Всё, что происходило вокруг Димы было невероятно занимательно. Он дружил с Матиасом Хучко – берлинским культовым персонажем. Мало кто его не знал. Самые удивительные праздники и маскарады происходили у него в доме у метромоста, рядом с Friedrichstrasse. Матиас загадочно погиб в 2001, его машина упала ночью с моста в Шпрее. С ним погиб и его друг, ехавший с ним вместе. На кладбище было столько народу, сколько, может быть, бывает только на похоронах какой-нибудь рок-звезды. После его смерти для меня Берлин очень изменился в одночасье. Матиас не был художником, он был врачом, психиатром по профессии, а по рождению, несомненно, – "гением места."
Дима оказался с "УНТЕРВАССЕР". Он делал видеотреки и различные визуальные эффекты.
Берлин город эксцентриков. Городские сумасшедшие, трансвеститы, просто акцентуированные личности здесь встречаются в десять раз чаще и гуще на квадратный километр, чем даже в Петербурге. Мне показалось, что даже Нью-Йорк отстаёт в этом смысле. Сегодня я шла по улице, – на тротуаре лежала в горячем поцелуе пара "голубых", рядом спокойно отдыхали их собаки. Есть тут человек "Fuckundhate". Это на его руках наколки. На правой – "Fuck", на левой – "Hate"... Громким голосом на весь район поёт о двух красных маленьких сердечках высокий дядька в бейсболке и белых кроссовках. При этом он быстро движется походкой спортсмена, согнув руки в локтях, высокий мрачный растаман арийского типа иногда сообщает прохожим о конце света, высоченная драг-квин выгуливает ребёнка на детской площадке и т.п...

Илья Грачёв
С Ильёй я познакомилась ещё в наш первый "гастрольный" (неудачный) приезд в Москву. Один концерт всё-таки нам удалось сыграть. С ужасным звуком, но в добром здравии. Илья и Паша Шевелёв играли на духовых инструментах. Предварительно мы не репетировали. Воронцов сказал, что всё будет за... и мы поверили. Пару добрых слов перед этим сказал Коля Дмитриев, но, судя по тому, что он больше с нами не хотел иметь никаких дел, – мы ему не понравились. Илья – друг детства Сергея и также бывший участник группы "Среднерусская возвышенность".
Осенью 1999 года я уехала в Москву и была вынуждена пробыть там почти год. В моей жизни настала тогда чёрная полоса. Я вернулась в Берлин в 2000 в депрессии и обнаружила себя практически вычеркнутой из списка живых. По ночам мы сидели на кухне с Ильёй и курили косяк. Я смеялась, как идиотка, от травы, когда уместней было бы плакать. Илья жил в Берлине второй месяц и делал интерьер какого-то кафе с Воронцовым. Вся квартира была превращена в склад и мастерскую одновременно. Гости приходили по-прежнему беспрерывно. Спешно варились пельмени, толстая фанера на козлах вместо стола прогибалась посередине вовнутрь, и тарелки катились с него, если их не держали. Быт пришёл в состояние неописуемое. Группа меня избегала как бесплотную тень. Мимо меня даже проносили мой собственный инструмент (Rolland ----), собираясь на концерт. Но жизнь кипела. Воронцов звонил, приглашал каких-то людей, девушек, Юрик суетился, Макс и Вернер опускали глаза. Шла запись альбома "ГИДРОУГОЛЬ". Я сначала спокойно наблюдала за всем этим, один раз даже перевезла (как водитель автобуса) инструменты и технику для одного из выступлений (меня даже в качестве гостя не приглашали). Я ни о чём не спрашивала, было очевидно, что "Боливар не вынесет двоих". Потом подумала-подумала и попросила Сергея Воронцова помочь мне записать материал, скопившийся у меня за эти годы. Мне захотелось наконец сделать что-то и для себя. К тому же музыкальная терапия мне была в тот момент необходима. Он согласился. Поскольку я уже знала заранее, как всё должно было звучать, то мы записали эту пластинку очень быстро, всего за один месяц. Все клавишные партии я играла, все гитарные – Воронцов. Называлось это "QUERCUS" ("Дубовый лист") или "Q" сокращённо. Получилось хорошо, абсолютно так, как мне хотелось.

Вскоре после этого Воронцов вдруг меня спросил: "Ну, что, ты собираешься играть с "УНТЕРВАССЕР"?"
Я сказала, – да. Варум нихт?
И всё началось с того места, как я уехала в Москву. Те же лица, та же программа.
Альбом "Q" согласился выпустить в Москве на Филях один мой старый знакомый, дизайн сделал Дима Жуков. По-моему, очень удачно.

Максим Мартинчик
Когда появился Максим, Шалва давно проживал в городе Париже. Он женился на французской гражданке и переехал. Место игрока на трещалках и бубнах было свободно. Макс обнаружил природное чувство ритма. Параллельно он продолжал быть звукооператором. На саунд чеке он стоял рядом с местным техником и говорил что убавить, что прибавить.
В конце девяностых в Берлине часто выступала очень колоритная пара игравшая клезмер-рэйв – Алик Копыт из Амстердама и Лёня Сойбельман ("Не ждали").
Часто приезжал из Мюнхена Фагот с Владимиром Миллером. У нас на Ryke Str. постоянно кто-то жил, гости приходили и уходили беспрерывно. Минимальное количество одновременно присутствующих людей было восемь. Художники, менеджеры, торчки, нелегалы, музыканты, подруги музыкантов, подруги подруг и друзья друзей, – все были там. Соседи косились и потихоньку писали письма в домоуправление, что мы воруем велосипеды. Но владелец дома был приятелем Диго, и нас не выселяли, не смотря ни на что, даже на периодические припадки яростного безумия Воронцова с крушением мебели во дворе и с криками то "хайль гитлер", то "гитлер капут". Однажды в доме напротив строители регулярно выбрасывали мусор и пыль летела к нам в окно и в студию. Рабочие лишь смеялись на просьбы поливать их "дрек" водой. Тогда Сергей бросил огромный камень к ним в открытое окно на второй этаж, слава Богу, что никого не убил.

Сергей Воронцов
Я вот думаю, как бы мне рассказать о нём, чтобы потом не раскаяться. Решила что напишу, не мудрствуя лукаво, и дам ему прочитать. Скажет, – не правда это, – перепишу. Скажет, – нормально, – оставлю всё, как есть.
На вопрос какую музыку играет группа "УНТЕРВАССЕР" Сергей всегда отвечал: "Громкую".
Как одно из главных действующих лиц группы, Сергей часто подвергался интервью. Я ни разу не слышала, чтобы он ответил на поставленый вопрос. Нет он не молчал! Он говорил, говорил без остановки,но не о том, о чём спрашивали. Он пел абсолютно СВОЮ песню.
Типа: распаяю-припаяю, принесите мне припой.
Мне это очень нравилось, я, давно обиженная на прессу за умышленное искажение слов, молча смеялась над нелепостью ситуации. Вопросы были такие дурацкие, типа: как вам удалось получить вид на жительство в Германии? Или: где встречается русская диаспора? На какие деньги вы живёте? Странно. Представители прессы были разными, а вопросы всегда одни и те же. Много лет! Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что журналисты в Германии в большинстве своём тайные работники налоговой инспекции или полиции по делам иностранцев
Я ни разу не задумывалась как мы выглядели со стороны, но жили мы так, как хотели, не обращая внимание ни на что. Мы очень часто репетировали вдвоём с Воронцовым и регулярно все вместе с группой. Сейчас я до сих пор чувствую нехватку децибеллов как витаминов. Спонтанный человек и непредсказуемый музыкант, он был очень терпеливый учитель. Всех пребывающх в группу, за редким исключением, он терпеливо обучал.
Характерной особенностью сочинённых им мелодий было то, что они вертелись у всех, кто их слышал в голове, не давали покоя ни днём, ни ночью. Ещё на заре его деятельности известный музыкальный критик Таня Диденко отмечала его композиторский талант сочинять хиты. Так что с музыкальными талантами всё в порядке. Что касается моих антропологических наблюдений, то этому человеку я не перестаю удивляться. Он один из тех редких экземпляров, кому постоянно даётся "ещё один шанс". Развалив и разметав яростно под влиянием импульса и вредных привычек самое дорогое, в момент нижайшего падения, он получает от вышних сил ещё один шанс и... и потом ещё один! и начинает всё сначала. Я это несколько раз наблюдала сама, и до меня, я уверена, было точно так же. Уж не знаю, как он там с небесами договаривается, чем искупает, что им обещает?... Но шанс даётся.

Два Кристофа
Кристоф "Очкарик" и Кристоф "Толстый".
С Кристофом Карстеном я познакомилась ещё до "УНТЕРВАССЕР". Он заказывал мне сделать плакат для тура группы "АукцЫон". Кристоф был тогда их менеджером. Быть менеджером, на мой взгляд, самый неблагодарный труд. Но Кристоф обожал музыку, музыку "АукцЫона" – особенно, и как-то справлялся. Я не думаю, что он много зарабатывал, но геморроя имел явно немало. С ....... не поспоришь. Музыканты – народ говнистый. Он был странный человек. Высокий, тонкий, с молодым лицом и абсолютно седыми волосами. Появлялся на пять минут в 2 часа ночи абсолютно обдолбанный, говорил что только что приехал из Гамбурга (он работал в Гамбурге водителем такси и приезжал на нём же) и через пол часа уезжает обратно. А в Берлине, который находится в 300 км от Гамбурга, он только хотел кому-то что-то передать. На дорожку он курил жирный косяк с Воронцовым и отбывал по автобану, как летучий голландец. Однажды явился с мешком яблок, сказал, что свернул куда-то с автобана по дороге и нарвал их в заброшенном саду.
В последствии он иногда устраивал концерты для "УНТЕРВАССЕР". Кристоф действительно искренне любил музыку, а не себя на фоне музыкантов, и был по-настоящему отвязанным человеком, западным европейцем двинутым на Востоке.
Кристофу было свойственно великодушие. Если он одалживал микрофоны у нас или каким-то образом пользовался помощью, он всегда старался отплатить добром. Он мог просто позвонить и пригласить на концерт, провести бесплатно. В Москве он потряс Аркадия Семёнова, пригласив его таким образом на концерт Нины Хаген. Кристоф не был мелочным и уважал закон равновесия.
Другой Кристоф (Вахсмут) был энтузиастом "Аквариума" и фанатом БГ. Несколько лет он пытался раскрутить "Аквариум" в Германии.
Одно время пытался сделать вместе с Кристофом Карстеном нечто типа клуба любителей восточноевропейской музыки.