1. вчера от отчаянья возле сарая под яблоней удавился маленький человек. Долго прилаживал он скамеечку, долго прикручивал верёвку к пятнистой коре, долго карабкался в пустоту. Солнце медленно выжигало на теле его татуировку бессмертия. Только старик не поверил, уткнулся отчаянной головой в петлю скрученной плотно веревки, дернул ногой, выбил скамью, ножки которой застряли и не желали других разворотов событий, и задохнулся под яблоней возле сарая в цвету и мошкаре. Было тихо, солнечно, и дыхание Бога смутилось, когда улетала из щёлки отчаянного человека жизнь 

  [в средиземное царство ходила искать я волшебный фонарь
  двигалась вдоль
   пахло клевером в доме  прохладой увенчанном
 в зеркале  тенью вдоль окон шаря руками   двигалась
  сквозь осветлённые припоминанием листья
   месяц подрагивал   бурым орехом]

2. у Серафима куртка с золотыми пуговицами и фамильным гербом. Или это плод воображения: и струилось свечение лба его и привыкал Серафим жить днём, как и ночью, бродить по лугам в тени яблонь, склоняясь к ручью, пить воду студёную, светиться от двух-трех глотков синим садом, когда тонкопечальная мать, прикусив посиневшие губы тихо пускала его в заводь утра. Был и отец. Хрестоматийным наречием веяло слово. В те времена И. с Серафимом были брат и сестра. Иногда менялись ролями. Играли по лунному кругу, прыгали, превращаясь в богов, демонов, ангелов, перебирали листья с собственной тенью. В четверть восьмого кормилица водила И. с Серафимом купаться. Хвойное море в четверть восьмого, теплое для детей. И была в этом грусть, как в подгнивающем яблоке впечатление грусти рассеивается или вдруг обостряется от потаённости жизни. И. с Серафимом брат. И. сестра с Серафимом

3. [капилляры потопа на перевязанном лентой дереве
       чреве дракона
  клинописью
   дугой высоковольтных рисунков]

и приходил Серафим с веревкой на горле и плакал. В прозрачный сосуд собрала И. его слёзы. Он плакал. И приголубила И. его, прислонилась к нему и прошла сквозь него как простуда сквозь горло, и поняла, что это не И. сквозь него, а Серафим сквозь неё просочился и долго вглядывался, как И. с веревкой на шее сидела и плакала. Теперь это озеро называется озером повешенных Близнецов

4. с тех пор И. каждый день перевозила себя на берег другой, точно раненую, неспешно и без рывков. Воля её так ослабла, что И. не смогла бы делать резких движений. А лёгкий на путешествия Серафим был, как всегда, далеко. Только в полночь стучалась И. в дверь его, что была приоткрыта, думала, мы не встретимся или он не придёт, или молчанием утомит меня, или не высижу в тесноте его комнат. На небе пульсировали серебристые травы. И. уходила к колодцу, дышала водой. Трудности языка отступали. В неторопливости научилась И. видеть дух Серафима, прозрачное тело его бытия

5. так и встречались они возле озера, пробирались в сад со святыми дарами. Старик вторил голосу Серафима, как маятник голосу времени. И. упивалась покоем

6. каждая встреча – случайность. Ты и не знаешь, что сквозь тебя проходило. Какая природа мерцала в твоей неподвижности. Не задувай фитиль этой ночи. Она ещё дышит, как муравей дышит играми тонких энергий и целованием солнца. Белые линии этих озёр не прикрывай, не усмиряй их плечи ладонью. Линии этих озёр – лбы монашек, что прикоснулись к квадрату вселенной с зеленоватым сводчатым потолком во всё небо, с колоннами звёзд и печалью, похожей на одиночество, чудо. Доверься ему: одиночеству, чуду. Не торопись к этим улицам, негой увитым, к запаху официантов. Вычерки имя, забудь, погрузи лицо своё, как в молоко, и глотни целомудренно. Не увлекайся, не иступляй себя утолением жажды. Странным дыханием движется ночь в твоём горле

7. И. берегла одиночество, ходила за Серафимом на расстоянии смерти. Птицей раскачивался её сад. И. собирала мхи с древесных растений, прятала в коре первобытности страхи. Слышала их древесные голоса, скрип и шёпот. Сквозь электричество сна видела Серафима. Из пустоты прилепился лоб его к тепловатому камню. Вращалась земля под лбом его жёлтым, песок уплотнялся под пяткой. Таяли звёзды и вновь прорастали, когда проходил Серафим, стриг соцветия, высушивал их на пергаменте и облачал ещё сонную И. в мантию из прозрачных потоков

8. странное свойство печали. И. посмотрела на месяц. Вода загорелась. Серафим опустил в огонь руки. Кожа светилась. И. перевязывала Серафиму ладони. В сумерках едва различим куст орешника на пригорке у леса. Листья медленно изливают свечение, неторопливо ходит собака, смирением удлиняя нить горизонта. Взметнулся от удивления хвост, на колокольчик откликнулось ухо, из глаза собаки вырос город сверкающий. В городе оживлённо дышали светлые духом, слушали шорохи мира. Из глубины своих снов восхищались на небо, мольбою смиряя путь смертных. И. опускала голову. В овраге неба печаль её ящеркой в солнце врастала. Светало в саду её головы, как в траве. Светала вокруг неё светлота. И. прерывала раздумья, складывала бинты. В расщелинах скал, уткнувшись лбом в сушь чабреца и мелиссы, длил ночи свои Серафим

9. говорят, до рождения Серафим правил империей, пока ливень не утопил все постройки и основное храмовое сооружение не ускользнуло под мутную воду, оставив в глазах только ужас. Как Серафим мог не верить в предопределенность. Ведь знал все древние песни тогда ещё просвётленного рода, не понимая откуда песни являются и куда вдруг уходят, а в кротких беседах высказывался о сущности ритма, сущности золотого сечения жизни. Только И. не сумела записывать даже элементарное, укоряя себя, свою тупость, видела, как исчезал явный дар Серафима, как вытеснялись нежные сумерки полднем его пребывания, как Серафим становился бесчувственен к духам земли, светлым воздуха духам, преставал замечать утончённый танец фантазии мысли. Выискивал плотную тень под забором и засыпал до вечера самого. Бедный брат Серафим

10. [тихо вдоль контура взаимопроникновений предметов
  комнат покинутых
   навсегда опрокинутых воспоминанием
  пергамент дорог в знаках неубывающих трав
   песка потемневшего
    над пирамидой мёртвой его головы]

И. выходила из двери почтового отделения. Видела голубя. Был он без сердца. В перьях цвета асфальта, где возлежал; цвета неба, в котором лежал.
в глазах навсегда сохранится
трупГолубяБезЖивогоиГолубиногоСердца
и прохрипела И. колыбельную для Серафима, голову прижимая к груди, к василькам, незабудкам, ковру её, высвеченному прожектором дня слева направо

[из темноты
  лишённый рассудка  день
   пыльным голосом фраз  точкой росы
  сквозь клетчатку сна  исповеданием веры
у алтаря солнечногорской богини
   лиственницы упоённой железом
      в прохладе печали светил]

удар 1 ____ медные глаза у Иосифа, медные и холодные, когда упирается взглядом в плечо. И тяжелеет плечо. И что-то во мне тяжелеет. И я сажусь на стул в глубине темноты и думаю об Иосифе радостно и участливо, и разделяю с ним участь хлеба его.

удар 2 ____ у самого сердца Марии улей пчелиный – без мёда, пустой. Мария сердилась, что в совершенстве её нет нектара. И приносила дары любимому Богу. Девственностью одаряла разбойников сада. Краснела от гнева. Кутала шею платком, волновалась, прокалывая отражения неутешительных сцен.

удар 3 ____ [время съедает всю красоту наших встреч]

удар 4 ____ на карте царства её – имя её невинности – несколько белых листов – если б их склеить, увидеть дорогу, но деревянные доски прогнили.

Марии привиделась нищенка. В своеволии городов – лик её – невыносимое обещание счастья. Болезнь её – радость. А в путешествиях сон раскрывал свои книги. И так как противиться смерти нищенка не умела – в полночь она умерла. Пчёлы наполнили город гудением. Небо разорвалось. И озарилась мёдом прежде пустая Мария. Уста её – мёд. Кожа – мёд её солнца. Глаза медуницы.

и приходил Иосиф, звал на ярмарку. В многолюдии видел Иосиф садов своих медное солнце. Видел жизнь в животе у Марии. В саду его снов засыпала Мария, и знание смерти как насекомое по руке её двигалось – из глубины. И привиделось тело Марии – в ячейках. В каждой ячейке – огонь. В иных – молоко. В остальных – чудовищный хлам. А возле ног Марии – зима. Даже подол её платья – синий. Картины детства Марии утрачены. С окраины ночи смеётся Мария, точно костёр догорает.

удар 5 ____ [боль смиренно по кровле голосом шелестит, просит, чтоб пропустили.]

удар 6 _____ ИОСИФ, горек твой хлеб и вести жилище твоё кислотой разъедают. ИОСИФ – фигура на постаменте розовых снов, тебя удивляет хроника с поля потусторонних видений и преступленье зеркал.

"я бы хотела," – проговорила Мария, – "чтоб зиму мы провели в неведении и в блаженстве, подальше от кладбищ теорий, лица свои прикрывая платком для забвений, чтоб физику губ, плотно сжатых, мы нарекли барельефом веселья, и чтобы тепличный комфорт не прожёг тончайшую скорлупу бытия."

Удар 7 _____ Иосиф остановился возле ворот, услышал покашливание и, пригнув голову, чтоб не удариться о косяк, перешагнул. Огляделся. Сквозь дым виден угол дивана, куст с обгорелой листвой, малоподвижное озеро. Кто-то завис в светящемся небе точно в грибнице. Из окон выпрыгивали прозрачные тени с сухими глазами крыш.

Удар 8 ____ бегство входило в месяц разлуки. И чтобы увериться в дне, он ломал – как во сне и во сне – свои руки. Бегство – чай с сладковатым привкусом трав, мирские уныния недавних любовников жизни.

Удар 9 ____ среди хвойных игл тосковал Иосиф о садах, о миртовых деревцах, липнущих к нитям дней. Среди привычных вещей открылась Иосифу дверь в правдоподобие ночи. Иосиф припомнил, однажды Мария, встревожив горящие угли глаз, прошептала: "Рожденье – это ангелов тихая смерть". Трущобы сердца его завибрировали. И, как изгой в стране мёртвых, едва говорящий, он силился встретить живых. Мёртвые в лодках покачивались, забыв о природе вещей, и внимали бурой глине листовок.

Удар 10 ____ печаль моя на камне солнца греется. Печаль моя – уменьшенная, увеличенная, укрупнённая, взращённая у стены плача печаль моя. Перед иконостасом щитов рекламных беззащитна она как девушка меж двух огней, трех зол, четырех стен, пяти углов, семи небес. Печаль моя ноющая. Электронный туннель бездыханен. Колени остры, как звуки после семи часов ночи. Глаза карлицы и собаки – печаль моя : глаза в глаза.

удар 11 ____ и тогда обрил Иосиф голову, смазал глиной, чтоб в городе мёртвых приняли за своего. И в холоде утра, никем не замеченный, вышел он на дорогу. Трава, не видя в Иосифе жизни, раздвинула клетки его и проросла. Остатки глины тела его кто-то спрятал, в платок положил и всплакнул о скончавшемся человеке.

и лишился Иосиф последней своей оболочки.

Мария взяла его под руку, руку к сердцу прижала и засинели глаза её. И рассказала Мария знание солнечных чисел, правила вычитания ночи и одарила даром природного слова.

"это голос твой", – проговорила Мария. – "как бы хотела я быть светлой жертвой его воскресения, чтобы совпал он с гортанью моей, чтобы приблизились звуки тревожные, как восход декабря." И, преданная историям воспоминаний, вспомнила Мария один детский спор, и в золоте смерти ясно увидела чистоту помысла своего.

удар 12 ____ [у хлеба утерянный вкус высоты]

Удар 13 ____ и вошёл Иосиф сначала в траву, потом в кувшин. И обступили Марию со всех сторон, и говорят: "верни нам кувшин." Ёжится Мария, пальцы на ветру дрожат. И встало меж ней и теми, кто подошёл, зло. Стеной глухоты встало зло. Яростью засверкали движения тех, кто подошёл, даже волосы их зашевелились. И готовы были вырвать кувшин из рук Марии и кулаками разбить глаза её неба. Только один из них крикнул, чтоб остановились. Смутились они, точно ветер рябью по лужам их лиц пробежал, и отступили. И пролилась вода из кувшина.

удар 14 ____ [двести граммов – норма суточной смерти. Больше не выдержишь]

удар 15 ____ тогда и лишилась Мария памяти снов.

удар 16 ____ в жгучих водах Твоих Господи тела намокают и светятся и растворяются и к Тебе Господи кислород вдоха моего как бабочка-лимонница скребусь я по небу Твоему по песку ног Твоих считываю знаки пророчеств пыль в столбах подсчитываю но я не бухгалтер Господи и улыбка моя как улыбка синих пчёл и сны мои блестят как лампы начищенные до блеска и загорается одежда слов моих синим в дождь зелёным в пасмурную погоду одиночества моего и я раздуваю складки Твоих городов и говорю с горожанами о любви и их пепси-кола трепещет коричневым и прижимаются взгляды их к стёклам окна Твоего и я убиваю себя в их глазах чтоб усомнились они не в Тебе Господи а в себе усомнились.

удар 17 ____ Мария смотрит на лицо своё и видит книгу – белые страницы непрочтённые. И знает Мария, что " н а б е л о м к а м н е к о т о р ы й п р и м е т о т Б о г а п о б е д и т е л ь п р о ч е с т ь н е с м о ж е т н и к т о к р о м е п р и н я в ш е г о ". И понимает, что не пишут больше книг, а те, кто пишут – плачут, как если бы у книг были живые страницы, и от каждого слова, по коже книг проведённого, кровь проступала. А те, кто растят свои книги, растения или цветы или животных различной окраски, те – веселятся. Но самые тихие и лучезарные те, кто ходит среди облаков и по белому свету вброд переходит.

удар 18 ____ у жизни твоей, Иосиф, родинки на судьбе, и тайная природа её распространяется даже на солнечные предметы. А мне, Иосиф, даны светлые крыши восходов и я готовлю уроки верности, я – ученица у смерти своей.
 
дар последний _____ последняя молитва Марии ____ мой народ умещается на колене моём и я гляжу на лес его и задыхаюсь от оливковых его глаз вижу труд его швейный стук лбов преклонённого народа моего и затекают мысли мои в самые дальние широты царства его и дух народа моего по краям неба восстал точно трава и движется народ мой и тень его движется сквозь деревянные прутья дня моего светится его час и ночь моя свистит над его ночью утро бьётся в его день точно шар и яблоко глаз моих отражает жизнь его движения крыши домов деревья слегка усмирённые осенью и глаза мои даже сквозь ноздри его проникают в каждом зубе его глаза мои но закрывает он рты компостером фраз и глаза мои закрывает и я ставлю точку на пустоту ставлю стул на солнце и бережно вскрываю печати.

Облако 1. __________  почему нельзя быть самой собой и веселиться как все, думала [убитая] девочка. Я люблю зелёных жуков __________  [вот зеркало треснуло посередине] __________  я собираю их в шёлковые силки и несу прямо перед собой __________  [зеркало прикрыли сукном] __________  жуки освещают дорогу. [Убитая] девочка оглянулась __________ [сквозь трещины проступили черты]

Облако 2. __________  в тишине белого сада-лица чуть смущённого и неразгаданного собранная по кускам и ошмёткам цивилизация. Небо цвета полнолуния. Известковая лепнина пилястр. В изгибах приют для голубей и городских сумасшедших. Запах лакричный и липкий. Мы повстречались с [убитой] девочкой на вокзале. Мы оказались с ней одного: возраста, роста, даже цвет глаз и волос совпадал. Только она была чем-то [кем-то] убита, а я, казалось, только что родилась. Было время черёмухи, пышных процессий и похорон. Перепады убранства разросшихся форм. [Женщины с чашками жасминного чая].

Облако 3. __________  тихо __________  сквозь контур лица – контур леса. Воздух морозный __________  перечитай эти тени на белом стекле __________  родившийся даже во сне своих снов __________  метки на швах облачений __________  правобережная отмель первого из глубины-высоты-широты и волны лучом сновидений первого шага.

Облако 4. __________  в те дни сквозь лицо [убитой] девочки пробивалась равномерная решетка жестокости и отчуждения. Я видела прутья, видела, как они разветвляются по организму. [Убитая] говорила, в любви проявляется жалость, которая напоминает стаканчик из размягченной пластмассы с горячим напитком. Я не поверила. 

Облако 5. __________  [долгие зимы скрыты в ваших словах. Не перепрыгнуть].

Облако 6. __________ у меня появилась пара балконов – один большой и просторный [чисто декоративный] с густыми лианами и квадратной улыбкой, другой – заповедный, для тайных ночных посещений и лунных прогулок. __________  “да”, – говорила [убитая], – “в глубине ваших слов есть потаённый квадрат на тёмном и красном фоне и пёстрая лента дороги с группой жонглеров и их дочерей в сердитых обличьях”.

Облако 7. __________ в [убитой] девочке двигалось оправдание. Несколько букв, безвольных и утончённых, точно из них улетели чернила, [точно] это были не буквы, а стебли растений, неравномерно разбросанные по белому полю записки, где [убитая] говорила, что __________ убита была во сне и что не поняла была ли убита или это был сон о том что была ___________  ровно неделю спустя тусклый овал лица её растрескался на моей памяти. Вспышки её волнения пронеслись перед глазами, будто жуки [перед глазами глаз] у меня в голове.

Облако 8. __________  опухоль солнца в горячей траве сновидений зеленоватым росчерком ласточки __________  по спрессованному тростнику ржавчина бумажного платья наложницы или царицы ___________  суммарные сны ложь против речи.

Облако 9. ___________  по вечерам [убитая] девочка разменивала свои сны. Самый удачный обмен ____________  отражения. “Только радость свою я забываю прикрыть другой чуть зелёной радостью”, – говорила [убитая], облокотившись о линию воображения, – “я прихожу к самым светлым своим размышлениям и уверяю, к зиме проза моих сновидений в точности совпадет с холмом, похожим на лоб красавицы таинственной и обнажённой, с прикрытыми веками и [крылья жука] изгибами губ.

Облако 10. ___________ думается, [убитая] совмещалась с водой. Она то искрилась, то закипала, то ударялась о землю, раскалываясь на осколки, чтоб испариться. Такая природа. Вчера она мне рассказала как отслужила в конторе. [Я грелась рядом]. Как три стеклодува медленно выдували колбы, а магистр точных наук помещал в них зародыши разнообразных фантазий. Их было несколько тысяч. Крайне простые занесены в жёлтый список, те, что сложней __________  в зеленоватый, а самые редкие, что причисляют к разряду конгениальных ___________  в синее и отдельное место. Из основного отсека туда протянут канат, и канатоходец с ярко светящимся ликом протаскивает раз в десять тусклых столетий один синеватый зародыш.

Облако 11. __________  [убитая] говорила, будто стала мишенью для света. Несколько белых колец расходились в её груди и сходились, как кольца дерева или кольца от брошенного в небо камня. [Убитая] одаривала ими встречных. Смущение их она принимала за драгоценные и обнажённые моменты их жизни. А тайные кольца дарила всегда одному, [с] разбуженным ликом и отпечатками гордых поступков. Странно, что повстречались они в день убийства. Они так обрадовались друг другу, что сразу забыли [как звали, забыли] о старомодности первых улыбок. [Убитая] полюбила их линии на бумажных холстах. Собственно только однажды я наблюдала их [облака], когда их уносило течением, уносило в белые, точно прикрытые обнажённой рукой, зрачки слепого. У ног [убитой] собака с чувствительным носом тычется в чувствительную её ладонь.

Облако 12. ___________  в синих полосках окна-глаза-лица видела лик-глаз-окно __________  прикоснулась к глазу-окну светом лика __________  одно ликование.

Облако 13. __________  [убитая] лишилась свободы на линии перехода из ржавого в синий. Нога её так и застряла на полутени, гружёная в течение города Ил. [Убитая] проходила по лестнице без начала и попадала в комнату. Узкое кресло и точно срастающиеся над головой узкие стены с птицами, застывшими в позах не совершенного лёта. Головокружение от беспорядочных связей вешалки, настольной лампы т. д. и т. п.. [Убитая] припадала на ногу и совершала последнее. Замкнутая на все двери комната удерживала равновесие и оставалась пустой.

Облако 14. __________  у твоего у порога вздрогнуло солнце неразрешимой и несомненной радости __________  как когда-то вздрогнула от вспыхнувшей связи ветра трава __________  побелевшие от сострадания волосы матери над озером-колыбелью младенца. Камень среди дорог – одно из пророчеств [убитой].

Облако 15. __________  она не желала быть наполовину девочкой, наполовину старухой. Живущая в ней наполовину-старуха казалась редкостью и воплощением мудрых зубов. Однако [убитая] убедилась, что ржавчина в голове и непрерывность старческих желчных движений, невыносимы. Однажды, к примеру, старуха дарила ей шарф. Он был пятнист и кололся. Когда [убитая] обвязала им шею, он присосался к яремной ложбине и кровотоку. [Убитая] положением смерти пыталась ускорить развязку. Колючая проволока впивалась всё глубже. “Зергиль” – прошептала [убитая] в[место] убийства. Шарф размыло. Вода слегка увлажнила поверхностный эпителий.

Облако 16. __________  голову запрокинула на выдохе сна божественного как отражение птиц и голосов __________  непрерывность __________  маковое зерно все выше и выше __________  сверкающий даже на солнце даже в тени солнца сверкающий голос ангела Твоего.

облако 17. __________   влажная кожа и чешуя. Дышит попеременно: то глубоко – то поверхностно. Как сновидение белое облако дышит на дней. Белое облако – где [убитая] то умирает, то оживает. Еле живая только вчера – наполовину убита – наполовину на солнце. Ожог кровеносных сосудов. Круговорот. Биохимия духа. Точёные мысли. [Убитая] воплотилась. Голос рассыпался как зерно. Поклевала – снесла золотое яичко. И укатилась иголка-душа человечья. Неправдоподобно быть [птицей-не]сушкой. Суш[кой-баран]кой. Спасательным кругом соприкасаться рассудком с живой или мёртвой водой. [Тихо] она окунула память в спелую воду.

Облако 18. ___________ волосы-корни растений спутались над головой _________  я сожалею __________ поступь царицы меня разбудила и растревожила из глубины белого-чёрного-жёлтого-красного моря отшельника из глубины океана я полюбила солнце наполовину облако неба прозрачного как чело бога-света стояние смерти вдоль братских курганов даров сновидений хлебов пахнущих солнцеворотом девочки-наполовину-старухи евы вкусившей изгнание __________  память : яблоко : пуповина _________  на возьми половину.

был час её ночи |||| 29. 03 ||| когда среди общего крика кто-то кричал и подзывал её ближе | и выходили на водопой рыжие, огненные | мельче зерна, мельче сора, мельче крошек хлеба сухого | живые | питались рыбой, оставшейся от корма домашних животных, пили теплую, несколько суток стоявшую возле плинтуса воду. светило солнце | светило. 28 раз думала [пропуск|пробел] купить порошок или смесь, чтобы вытравить многолюдное царство из разрушающегося на глазах разрушающегося жилища | не решилась | только устраивала потоп или голод. последнее послание к коринфянам. и приходил неизвестный, вдувал фабричный дымок под самое|самое утро и говорил: "живи с насекомыми, корми их и иногда убивай, чтобы чувствовать себя правителем царства, чтобы быть им судьей или богом для них невидимым быть"

менялось лицо  [пропуск|пробел] из темноты на обиду. она собирала её в непрозрачную стеклянную банку. ставила в шкаф. долгое время требовательно воспринимала мелочи жизни || думала || если она отвлечется || жизнь минует её || она перестанет видеть чудесное в каждом предмете || будь он живой или || как говорят || не живой. силы её иссякали || опустошённая, точнее, наполненная разнообразьем вещей, будто она || не человек || а корзина, в которой || жёлуди, пепси-кола, любование кончиком носа, улицей, фонарём во всю ночь, муравьями петляющими по стене || шерсть толстой ниткой не расплетается в горизонт || не раскрывается в вышину её ветхая радость || дети лесные уже не поют лиственницей, не ссыпают свой хоровод ей в ладони, а безучастно и машинально бродят по лужам, подобно || подобные ветру

она притаилась, включила настольную лампу и приоткрыла ладонь. кожу свою рассмотрела. точки просвечивали красноватым, двигались по руке, выплетая сложный узор. [пропуск|пробел] пыталась его разгадать ||| "вижу ||| ты ||| тайна ||| и доверяюсь тебе ||| буду каждое утро поить твоих насекомых ||| буду сама пить с ними воду ||| может они мне расскажут |||  кого и как впускать без звонка» |||

[пропуск|пробел] рыла каждое утро. к краю она подпускала только самых родных. рыла руками. изредка помогая себе маленьким стальным гребешком. гребешок она где-то украла, когда ей сказали, рыть нужно чужими вещами. а так как своих у неё давно не было, если не принимать за свои: случайно, из чьих-то рук ей перешедшие || || ложку серебряную и никому ненужное увеличительное стекло. его полюбила прикладывать к сердцу. думала таким способом увеличить приток энергии ци. ей сказали, рыть лучше в туман, на рассвете, когда роса преображает всё окружающее, нужно пройти тихо-кротко, не растревожив подвижные капли. так постепенно училась. в навыках не признавалась даже себе. чтоб не впускать в себя мыслей, вполголоса напевала молитву ящерицы на горе возле леса. и приходил в движенье родник над её головой или рыба блуждала в тенях её снов. рыла каждое утро. сказали: выроешь – он оживёт. только вглубь не смотри: ужаснёшься. не знаешь, что в глубине || || и вырастали на коже перчатки из глины, а между пальцев её хоронились мёртвые и полуживые жуки

снег опускался на тёмные плечи подмокшей шерсти пальто и закрывал суетливое нагроможденье предметов

движение "net" |||| | 30. 03 || у дома фонарь по весне зацветает ходила вдоль стен ||||| на повороте свет округляет скамейку лестницу чашку с желтеющим молоком ||||| "кто вы откуда" ||||| отсвет ||||| "я место памяти"
и молчал день и молчало поле внутри него |||| и небо молчало меж ним и богом молчания [пропуск|пробел] трогала волосы золотистый|чёрный|и|тот|что|называют|седым трогала их траву пересохшую птиц что выплескивались и улетали проглатывая телами едва восходящее солнце
из неизвестности неизвестный с еловым из-под исподнего солнца восторгом завоевателя с десятком копий эмульсий газет апчхи|на|здоровье выхваченных из маркс-фалло-софии что-то о вьюге что-то с захватом и вперемешку о знающих что-то с важностью || крепкая оболочка не процарапаешь даже рубец солнечный || что-то о совпадении душ || холодный|горячий|контрастный || что-то всегда о хорошем|и|вечном || об украшательстве о б

он думал я не заметила неуловимое я замечаю даже если не думаю даже если|когда ничего н е  з а м е ч а ю

бережно спички высыпала собрала обгорелые положила отдельно горелые бережно в коробок 300 лет санкт-петербургу россия новгородская область г. чудово оао "солнце" молодогвардейская 3 фигура зеленоватая сфинкс вполоборота лапы с когтями хвоста не видать только м ы с л и с п и ч е ч н ы е м о и

и был он странником и странствовал по странам брожения улиссом был || и мыл горшки пил воду рек текущих мимо переправлялся на лодках поперёк || светило его светило || забывал || сгущался в чашку с рисунком мелким || чтоб завести многоканальный из камня механизм  ре| а н и м а |ция || на плёнке || серебряно|контрастно рывками душа китайская у лиса|оборотня чувств|чудовищ || очки снимал прищуривал глаза чтоб различать их порознь не вместе одно|другое|третье слово || язык как  прокажённый  вещун|вещатель описывал реальность как возможность метафор и обозначений || сшивал пространство и водил поводырем в иллюзию и вброд || темнела в знаках ветра кожа

из горла ранняя осень ранние заморозки ||| только текучее ||| я не поверила птица над крышей исчезла подозреваю птица жива упрямство не верить в пророчества может птицы нет давно может на праздник зерна она не вернется не прилетит а другая похожая будет царапать по жести если мы рядом волнуюсь и безутешна [пропуск|пробел] если не загораются пересечения

пора уходить мать выучила ходить и ушла и хожу выученная не ухожу а мать под осенней листвой спит тихая спит кроткая свечка в ладонях оплавилась или погасла за столько лет ель пошла в рост у её головы шла|шла в небо ель и дошла до неба ель  |||||| и елится|иглится |||||| а мать смотрит глазами ели в небо вливается входит в небо ты моя мать и земля моя мать и ель моя мать |||||| где моя мать пока хожу спрашиваю а перестану лягу с ней рядом и оболочка неба|ели|земли с моей оболочкой сольется

где этот дом в правом полушарии или в левом или не в полушариях если|когда усталость тру веки под кожей ресницы чувствую или не чувствую только дом ускользает едва успеваю пару орехов лесных и журнал вокруг того|этого|света едва удержать

я проходил вдоль стен побеленных извёсткой шершавость волновала как кожа женщины был в этом страх увидел постаревшую её не знал видение ли это или она старела хотелось прикоснуться прикасался на пальцах долго сохранялась известь

жижа вечера танец белых дремотных вчера только до одури говорения только до крика и до реформы три стула кто первым займет три стула кто первым усядется много нас множество танцующих над сугробами жеста

что-то едва уловимое двигалось в жесте её и во взгляде ||| ||| ||| даже в её неподвижности двигалось что-то едва уловимое ||| ||| ||| я не хотел прерывать

[вырвана пара страниц] проводил до ворот. участливо посмотрел на локти её, хотел прикоснуться. но со свободой, не свойственной [пропуск|пробел] неловко, даже вульгарно вздумала прижаться к щеке. движения утеряли синхронность, она отклонилась, замешкалась. вместо щеки ударилась ртом в неизвестное ухо. заговорила, сама себя перебивая, смутилась, заметила, как краснеет, заметила, как захотелось произвести впечатление. [пропуск|пробел] сжалился и разрешил ей рядом присесть. услышала кашель. не знала, хотел он уйти или ему хотелось остаться. ноги её закоченели.

он молчал, а я слушала всё, что было за этим молчанием |||||| и не выдерживала |||||| что-то во мне не выдерживало ||||||  я ||||||

31. 03 ||||| |  по стенам картинки подрагивали. кнопками их кнопками || булавками с цветными головками || это у домовитых шурупы и гвозди || у бессребреников кнопки|булавки || [пропуск|пробел] только от серебра и осталось ||||| ложка пара колец четыре|пять|шесть два в банке с водой где камни морские |||||| чтобы|дабы|дыбом вода не плесневела

пришла [пропуск|пробел] просидела около двух часов, положив на стол локти ||| тёмное во всю стену стекло ||| едва видимые огни над землей ||| крот и как с ним бороться ||| участок земли видимо|невидимо у нее ||| [пропуск|пробел] только участь два шага участок или когда навзничь на оживленную солнцем траву мур|мур|мур|мураву спиной икрами|пятками|копчиком|и|затылком ||| чувствителен крот к младенческой жиже ||| чувствителен к запахам ||| кипа журналов по садоводству и руководство по травле своих|не|своих ||| медведку|жука видела малым медведем в панцире буром ||||  в| с | л | у | х | н |  е | у | д | о | б  | н | о | н | у | ж | н | о | м | л | а | д | е | н | ч | е  | с | к | о | й | я | и | з | г | о | р | ш | к | а | в | н | у | к| а | с | ы | н | о | ч | к | а ||| страшилка для новобрачных ||| у отроковицы рядом|напротив затычки в ушах музыка реп|степ|ничей|ручей|бах ||| [пропуск|пробел] ухо сплошное и обоняние чуткое ||| вышла|ушла за стекло во всю стену во всю темноту на час темнота теперь шире|уже ||| по будильнику [пропуск|пробел] давно не живет ||| спит урывками ||| крот чувствителен к запаху прогрызает клубни картофеля корни груш|яблонь ||| спаянные в потёмках земли ||| на свету он беспомощен с лапами чуть розоватыми ||| яблоко на зелёной скатерти светится красным немытое ||| локти [пропуск|пробел] вдоль туловища ||| у крота есть ли локти ||| спасительное незнание

далее неразборчиво |||| ||||| ||||||| |||| || ||| |||| |||||| |||||||||| ||||||||||

неоконченное |||||| || || ||||||||| 8. 04 ||| ||| ||||| в августе я была в одном доме и пробыла там до осени. мыла руки. в город почти не ходила, писала исследование о насекомых. из-за ограды смотрела на кучу песка. кто-то выстроил солнечные часы. густая трава. позже узнала в ней лебеду. пыльно под вечер дрожала. под голос собак выпивала стакан молока. любила одних насекомых. других не любила. потом наступала скука и никого не любила. загоралась думать о насекомых как о подобных себе. строила теоремы эллипсы над головой. и проходили по ним кружась пританцовывая насекомые как у блейка в картинах. видела как угасал их пигмент когда умирали. руки мои коченели. дом замолкал. жуки притаились. в лице моем дыры. отверстия вместо щёк. темнота. небесные ходят. кружатся два небесных жука

на телеграфной станции я никогда не бывала. не знаю даже работает ли телефон. знаю только в воде дождевой спят жуки. однажды я их растревожила веткой тополя полусухой. насекомые зашевелились. я пальцами их из блестящего вынула из оболочки их световой

[зачеркнуто] выключила приёмник и снегопад как религия дней состоялся

я ничего не знаю
кроме дыхания. Дышу от незнания.
осень. Тихое разрушение дня. Египет в глазах разрушается бегством. Ржавое небо и купола всех церквей сплелись над головой. А в глубине – крыльцо с почерневшей ступенью и влажным листом, скреплённым с сырой древесиной

мёртвые в лентах из белых материй светятся сквозь бузину. Елизавета вглядывалась в фигуры с редкими облаками на лбу и прикрывала летопись сумасбродством печали

у мёртвых в ранах соль образовалась и крошится. Елизавета плакала о них как о живых. И говорили Елизавете: "Встань лицом к западу и иди, не оглядываясь на чёрное озеро, уходи, иначе – врастешь и не сумеешь себя от иного медленно оторвать"

когда собирались, беседовали о происхождении, о рождении одного человека к другому, Елизавета видела, как прорастает из горла – крест, соединённый в любви, в точку между бровями любящих

и говорили Елизавете: – сыграем
в эф раннего часа
в эф часослова
в эф пуговицу на переплёте кожаных лиц
в эф безусловность
сыграем в эф-землю

ласточка над сердцевиной реки ходит в лентах мумией многие лета

Марьиванна близилась к развлечениям смерти. "Чем её кормите?" – в дверь Марьиванны вошёл дух разложения. В центре комнаты виден угол надтреснутой ванны. "Почему вы стучитесь без стука и пыль мне на голову сыплете?" – Марьиванна лязгнула челюстью. Каждое утро она ожидала смерти сестры своей Елизаветы, не умирающей пятую зиму за перегородкой. Марьиванна морщилась, зажимала пальцами чуткий недлинный нос и выкатывалась дышать полной грудью перед подъездом

в голове Марьиванны коробочка ожила. В коробке – пуговица-луна. Марьиванна двигала пальцем коробку, внутрь хотела попасть. Только коробка – без окон и без дверей, даже щели в ней не было. О пуговице догадывалась по тарахтению, характерному звуку, когда прикасалась. Под утро не засыпала, глаза открывала и странно, не просыпалась, видела, будто лопнула где-то коробка и на небе пуговица застыла утробно

проснитесь  над вами пустое место  для Бога  расправьте все позвонки растительной жизни  откройте корзину  там спрятано детство   дышите комариком до утра копошитесь  видите озеро под ногами мелькнуло

в животе у сестры Марьиванны Елизаветы город рос. Практически два населённых пункта однажды вдруг населили живот её от лобка до самых сосков. Болела от этого сестра Марьиванны. Даже цветы не поливала на подоконнике, только из глаз её шарики сыпались сотнями лун перламутровых. И говорила сестра Марьиванны Елизавета: "Город есть у меня – ковчег. Когда я умру, разрежьте меня крест-накрест и поселитесь, и обитайте в нём до-и-во-время-и-после потопа." Марьиванна слушала разговоры сестры с явным страхом, молчала и не заглядывала на её половину несколько лет

двигались камни.
Война разлеталась в разные стороны.
В ранах чёрной земли кричали чёрным младенцы.

ууууушлоооо: : :
вземлюушловземлюушловземлюушло
небо
двигаюсь поперёк
разламываю куски новорождённые
ушливземлюушливземлюушли
дни мои
в землю ушли
колышутся тенью
пожелтевшие
фигуры времени

Елизавета припомнила, как повели её в гору, как тихо дышала решительность в её глубине.

1. [В моей улыбке ничего не прячется – я просто открываю]. В дождь

Оль всегда вспоминал о куске хлеба, который оставил на подоконнике. Хлеб был зернистый, [цвета] размытого молока. С одной стороны край хлеба надломлен. С другой – совсем гладкий. Только на корке цвела-зеленела плесень. Хлеб сиротливо тускнел. Подоконник

просторный. До боли [зубной], до тошноты Оль увидел, как чья-то рука двинула хлебный кусок вправо-[влево]-дальше-и-дальше. Не разглядеть. Расстояние крика. Тревожно. Лил дождь. Хлеб твердил о своей хлебной сущности. Послание молчаливо. Лёгкие Оль наполняются лишней водой. В лёгких заводятся рыбы. Бьются белыми плавниками. Выплюнуть бы и зажарить, [и съесть]. Хлебные крошки сдавили горло. Оль понял, что плесневеет. Гниль нестерпимая. Хоть бы кто съел, чтоб

насущно. Пусть даже голубь. Но тот он не позарится. Розовый лаковый клюв [не] притащит в гнездо хлебный мякиш. Несолоно похлебавши голубь вернется в теплый смиренный ковчег. Щека

2. [клоунессы] пылала, будто освещённая светом [электрического] дня. Маленькая
пугливая [клоунесса] щурила глаза и двигала пупырчатым носом. Только вчера [клоунесса] казалась себе большой и бледнолицей и выводила тушью неумелые иероглифы зимы. Лаяла собака, скрипела острыми когтями. Не прерывая вынужденную позу склоненной над желтоватым картоном [клоунессы]

падал снег. Воображение спотыкалось о [излюбленные] сюжеты, застревало в них, как насекомое в гречишном мёде, оставленном случайно неприкрытым. [Клоунесса] расправила веки, похожие на только что пробившиеся сквозь землю травинки. [Клоунесса] не знала как [быть]. Лишённая связей она незаметно

глохла. Ей говорили, что глухота её красит. Но чаще всего её красили в цвет – красный и желтый, как мотыльков, что тускнеют в неволе. В те дни [Клоунесса] праздновала годовщину серебряной смерти. [Красный кафтанчик, жёлтая атласная юбка]. Думала, что серебро почернеет, и что однажды она приоткроет чуланчик тридцатых или сороковых её лет и совпадёт с ясностью звёздного

3. [зеркального] неба. [Тушь капелью и кляксой упала на желтоватый картон]. В Моём Маленьком Сердце есть четыре клапана четыре отверстия наполненных состраданием и непрерывным током бесприметной безостановочной

точно лезвие на пороге улитки или вспоротая подушка на которой лежало моё дивное от прикосновения словно поступь лебедя или волчицы готовой отдать нектар отпрыскам не знающим крови имени моего и любви В Моём Маленьком не больше шара земного в безлунные

ночи в Моём Сердце спрятаны звёзды-песок под ногами давно несказанно умерших протаптывающих в сугробах вечности

свои тонкорунные тропы В Моё не имеющее высокопарных имён Сердце такое же как отражения острова памяти потустороннего лика пялящегося на пустоту Твоих снов наполненную молоком

воскрешающим виноградные листья приложенные к соскам кровавых кормилиц в дырявых как сон пузырях в этом пропахшем желчью городе водостоке чужих и случайных мыслей ускоряющих процессы гниений месиво красноречивых признаний вгрызающихся жуками пристойных и непристойных прохиндеад великородных как матрицы гиблых прохожих похожих на время из громко и вяло текущих речей о катастрофах

реальности чувств в Моём Не Больше Моря В Сказочном Моём Сне в Моём Сердце пребудет ныне и присно мечта о Тебе о прекрасный как навеки слетевшая к моему голосу-древу птица говорят он меня полюбил за длинную за косую чёлку за волосы которых не стало и вероятно поэтому он меня не узнал в этом его рукой рассеченном теле моём меня мою

гордость с горсть спелых ягод вишен или рябины сердца зовущегося забыла есть ли слово такое [любовь].

Оль появился на острове [как] в первый день. Он отчетливо помнил все свои чувства. Тусклый
 
4. воздух. Зяблые тени. Всегда он мечтал о [другом. Алиса] – запах сияния и доброты. “Я приду, если вы успеете позабыть себя до конца,” – [смутившись] произнесла. Платье её зацепилось за что–то случайное. “Я узнал этот день – он последний.” “Как вчера, как и завтра.” “Многое захотелось вам рассказать.” Пейзаж неуловимо менял свои очертания. Сегодня был

день его смерти. К торжеству остров готовился [ещё] с ночи. Из погребов извлечены пыльные ящики с тёмным вином. По распоряжению ареопага найдено изображенье священного голубя [фреска времен кватроченто]. Всю ночь перед фреской пылали свечи. И несколько тайных мечтателей и посвящённых отстаивали звание церемониймейстера торжества. К утру бодрствующим оказался один. Именно он, стряхнув с подбородка росу [ночного] тумана, смог прикоснуться к серебряным

крыльям. “Говорю – последняя тайна не за горами. Желтый с синим огонь сжёг последние страхи. Проступили буквы сияющие. Заныло лицо. Остудите! Жаром пылает. Студите! Где тело? Это вода, а не кожа. Руки – осень. Девушки подлетают к глазам. Легковерно ступают. Богини. Хочу быть неподалеку от них. Милые, позовите! Вы безупречны и так чисты.” [Когда] падаешь

5. просыпается чувство. [Клоунесса] догадывалась. Когда-то она оступилась ровно на три вверх уводящих ступени. [Сегодня] не счесть им числа. Первая из ступеней – голос

[родного ещё] человека. Вторая – зримые очертанья семейства. Ржавый воздух разлуки. Тусклые комнаты. Крыши, распухшие от потоков, провода сквозь дешёвый туман. Жалкое подобие свода. [Алиса] мутная от напряжения и голосов. Перстни катились по полу. Кольца разлуки.

этим вечером / колокол гаснет как ошалелый на полуслове / дева с кротким румянцем цвета оливок / влетает в чистое небо [блаженство вечно гонимых] в танце вакханок движения стёршихся тел / и звездочёт желтоватой рукой сгребающий крошки солнечного колеса [прикрой] беззащитные веки

когда облетели листья, взгляд [Алисы] сместился. Она позвала [Марию] – не дозвалась. Готовый к сочувствию и состраданию голос. И утомлённое выражение глаз. Третья ступень

6. [остров]. Собственно клоунессой её прозвала [Алиса]. Ещё во младенчестве Мария любила мыльные пузыри. Однажды, медленно выдувая новый сверкающий шар, она вместо шара выдула [человека]. Плащ, серая шляпа. В [ладонях] – стеклянный предмет искрился и пламенел и в какой-то момент разлетелся на хлопья. Крошечная от изумлений [Мария] расплакалась. А когда приоткрыла веки – всё было пусто. Но

постепенно вместо унылого пустыря с осколками [битых] бутылок, [Мария] увидела: белый огненный лоб облаков старик в овечьей тужурке вьет песню в размытый временем

7–8. сад. [Остров предчувствий.] Собственно ей [всегда] хотелось быть именно там. Хотелось ходить неслышно, хотелось ступать своевольно, чтобы не упрекали. [Алиса] увидела, как [Мария] будто во сне рисовала. Падал хлопьями снег. [Мария] скользнула в тусклую акварель, совпала с бледно-розовой тенью у третьего

лепестка. [тонкой] небесной кровлей / прикрою [Тебе] веки / смиренные дети несчастий играют в песчаных заливах / [любовь] утонувший вечер / яблоки белой тенью / и виноградные листья / [нежно] восходит месяц. Оль выглядел

почти беспечным. Время – после полудня. Руки Оль заняты. В одной руке – серп, в другой – болталась веревка. “Я разрезаю ветры и перевязываю их, как кусты, чтобы не разлетелись.” Оль выделил тайные ветры страха, дремучие – вожделений, ветры разлук и [горькие] ветры уныний. Оль рассказал, [как] различает их по оттенкам. Пустырь был единственным местом, где совпадали

глубокий обморок детства, наполненный солнцем и пылью. Тёплый звон молока. Память [о] непритворном. “Вы так пугающе удалены. Мне так

больно.” Кувшин несколько дней простоял в погребе. И только под утро, [когда] на траве заблестел тонкий иней, глаз Оль уловил изменения. Он продумал – на острове поселился кто-то ещё. Осторожно

9. спустился в погреб. [На ощупь] среди гвоздей и мелких вещиц нашёл ржавый ключ с характерными зубчиками, на которых всегда замирали пальцы. Безошибочно вставил его в замочную скважину. Повеяло затхлым и влажным

воздухом, притупляющим память. Оль увидел точную копию дома, откуда ушёл в начале двадцатых. Та же кладка каменных стен, влажных, сыреющих от холодов и морозов, те же голубоватые комнаты. Окна доверчиво пялились в сад. По утрам, чем-то разбуженный Оль глядел на желтеющие и гнилые плоды. Привычным движением

он разломил хлеб и протянул большую его часть [Марии]. [Мария] смутилась. Пейзаж преобразился. Магические заклинания

10-11. имеют место, меняют [время, и время от времени] – стрелки. Вместо

синей полоски на горизонте возникла шершавая кромка. Солнце давило то на одну её часть, то на другую. [Мария] припала к стеклу. На лице проступили пунцовые пятна, как у девушки на пирушке в одном чумном городке. Как не пыталась [Мария] отгородиться от давящей блеклости, [мучаясь], что неумело раскладывает и раздвигает плотные ставни. Попытки разбить

наваждение, [чтобы опять] заблестела ровная синяя кромка, [являли] сплошной неуспех. Сквозь щели в неплотно пригнанных досках пейзаж, [уже перевёрнутый], проступал [и] на стенах. Ладные девы срывали [винные] ягоды и равнодушно и смело смотрели в наполненный фантазией лик. Куда несешься, [Мария], скоро тебе всё наскучит, захочется среднерусского с тысячей в месяц и парой на високосный год, у тебя ласковое, чуть отёчное от болезней лицо, [от которого] веет нищенством горделивым и неумело скрытым. Больше всего [Клоунесса]

12. боялась маленькой серой мыши, что обитала под лестницей и шевелила усами, нервно попискивая от любого неосторожного движения. Именно это тихое, изредка возникающее шевеленье и писк пронизывали [клоунессу] необъяснимым страхом. Порой ей казалось, что она ловит мышь, неловко передвигаясь между кроватью и креслом, протискивается под шкаф, вдыхает сумбурную и сухую [пыль]. Не раз она видела блестящую шерсть и узкий и бессознательно ранящий хвост. Однажды ей показалось, что тело мыши попалось в банку. Почудилось, мышь взвизгнула и принялась задыхаться. От неожиданности [клоунесса] проснулась. Размашисто распахнула окно. За мутным стеклом – промозглое утро. [Клоунесса] задвинула раму и снова юркнула в сон. Прерывистый, как дыхание, сон клоунессы. [В глазах другого всегда

13. пропасть]. [Алиса] не замечала, как проходила жизнь, как сырые рассветы чередовались с приходом случайных, как ей казалось, людей. Она не хотела видеть даже их лиц, оправдываясь то занятостью, то ленью. Кожа [Алисы] тускнела. На веках скопились опавшие прошлогодние листья. [Алиса] бродила по комнатам, прислонялась то к одному проёму окна, то к другому. Она погружалась в себя, как

утопленница в озёрную воду. Иногда она рылась в комоде, выискивала шёлковое [цвета незрелых слив] платье, румянилась и с зонтом и [Марией], что спотыкалась и непрерывно болтала, шла на прогулку. Чаще всего [Алиса] ходила одним и тем же маршрутом. Зонт, платье, [Мария] – лишь повод, чтоб ноги передвигались, чтоб щурились в невыразимом отсвете мыслей

глаза. Вот дерево, под которым она – спиной к коре прислонившись – он – [с сигаретой] – рядом. Вот куст – он так же [томительно] гнулся. А здесь – старик тянул песню. Сегодня нет старика. [Тогда] ей казалось – старик нарушил

14. негласный заговор чувств. Вот [был бы] он здесь – стоял [бы] – протягивал руки – она [б] улыбнулась. Спросила [бы] – помните – я вас встречала. Он бы ответил: “Вы были с другим и совершенно другая”. Она [бы] ему рассказала про хлеб. Залилась бы румянцем и указала, “вот – дочь – и мы

ждем”. Старик бы в ответ что-то доброе [чтоб успокоить] ей рассказал. Стена осветилась бы солнцем. [Мария] рвется из рук [клоунесса] шалая как от простуды. [Алиса] в ответ сочиняет ей

сказки: "жил-был слепой. по утрам он ел печёные яблоки с молоком и цвёл синим цветом. и любили его зрячие, только про слепоту забывали. и приходили, скрипя половицами, шумели, точно орехи лесные, и перекатывались. а слепой вынимал из горшка с осенним цветением два бирюзовых глаза, вставлял их под веки и прозревал. баюкал всех приходящих и отпускал: кого – под видом птиц незлобивых, кого – как насекомых с ладоней своих в тёплый воздух, чтобы летать научились – в окно выпускал." Книги, которые довелось увидеть

15. на острове были написаны белыми буквами на белой бумаге. Читали книги во сне. Однако сон на отрове был краток и малопригоднен для чтений. И, можно сказать, книг не читали вовсе. Те, кому удавалось прочесть более трёх томов островной библиотеки, слыли на острове мудрецами. Чтение требовало особенных состояний. Их достигали по-разному: вдыхали запах ароматических масел корней жио-бо, созерцали изображение священного голубя. Последний способ был действенней. Однако увидеть голубя удавалось только самым отважным сновидцам. Так постепенно мудрость на острове становалась явлением редким, что, впрочем

[не] мудрено. Только однажды [Марии] приснились несколько строк. С тех пор жизнь [Марии] преобразилась. Она научилась думать и говорить глубоко и просторно, передвигаться, не задевая предметов, научилась [владеть] тишиной. Серьёзность, с которой [Мария]

16. отдавалась всяческим нелепостям, в точности совпадала с уставом острова, где, гласно или согласно запрещалось оглядываться на [минувший] день, даже на [минувшую] ночь. [С] важностью говорилось, как стряхивать с себя любимые мысли. И категорически [запрещалось] болтать

беспричинно. [Мария] осваивала технику рассеянного бытия с трудом. Всякий раз она натыкалась на гербарную коллекцию воспоминаний. Воспоминания привносили в её жизнь чувство уверенности и довольства. [Мария]

любила разглядывать запрятанные под стекло первые свои акварели, ровным почерком переписанные четверостишия [любимых] поэтов, завернутые в целлофан, разъеденные ржавчиной неумелых химических манипуляций фотографии

[Мария] не думала о соседке своей, о [Варваре], чьё скрытое за суматохой детское выраженье лица в сумерках трепетало. И, шаркая больными ногами, [Варвара] рассеянно бродила по дому и приближалась к комоду, где [пусть бестолково и врассыпную] между бельём и сухим нафталином хранились ленточки и любимая статуэтка, лишенная в знаменательную для [Варвары] минуту правой-[левой]-руки-точнее-[ноги]. С порога ветер

17. сильней, чем в долине. А возле окон [особенно в нижней их части] – густой. Чтобы его ухватить, требуется сноровка. Пёстрые ветры – летучие, как, впрочем, и [пёстрые] мысли. Только однажды Оль встретил ветер, который мог уступить по силе своей мудрецу, его мудрой мысли. Но по всегдашней рассеянности мудрец [вместо хлеба] сунул её в карман какому-то нищему. Тот [за пару мгновений] так её искрошил, что мысль потеряла былое величие и глубину. С ветрами происходило иначе. Они появлялись и утихали сами собой. Только крона столетнего дерева способна была их трансформировать. Что не мешало Оль заниматься научной работой и удивлять стоящую рядом [Марию] длительными упражнениями с верёвкой. Когда

18. отчаяние подступает к самым глазам, легче всего уйти в малодушие и теплокровность [чужих] соучастий. Только это всегда оборачивается катастрофой. Единственное спасение – познать до предела всякое чувство. На острове подобные мнения бытуют даже по [будням. У кровати] четыре ножки

металлические и облезлые, как лица в метрополитене в час пик, и широкая сетка, прогибающаяся под тяжестью тела. [Клоунессе] казалось, что лежит она в гамаке и сползает в расщелину навязчивого сновидения. [Клоунесса] заметила, как лопалась кожа, будто старая ветошь, которой прикрыли подопытного зверька, чтоб притупить, усмирить его пыл, но обезумевшее от [страха] животное разрывало истёртые связи. Глухота притуплялась [во сне]. А на рассвете, когда [клоунесса] вновь попадала в неволю, глухота обострялась. [Присутствие Бога

19. не означает отсутствие страданий]. Ужас навис покрывалом с тысячью голосов, пророчествующих о смерти. Облик [Марии] напомнил [Весну], спокойную и волнующую одновременно

сотни дней и ночей лил дождь. Казалось, воды выходят из берегов, и неприкаянные обитатели теряют последний свой кров. Жилища сыреют. И черепица приобретает ржавый оттенок. Гиблое место [остров] в такие дожди. [пустынные тропы] детства /
 
шмель напрягает воздух / где-то лает собака / вижу [Тебя] близко / тонкая тень на ресницах / и улыбается профиль / прищурив широкие веки / вижу [Тебя] зримо / нескладные вижу руки / рубаху из грубого хлопка / несколько слов в оправданье / вижу [Тебя] устало / пейзаж за спиной тускнеет как [вечер] в провинции / эхо слетает за кромку леса / все звёзды я [вижу] вижу / и ветер уносит [голос] / голос [Твой] синий [синий] / тонкая струйка дыма вьется между домами / моя укрощенная нежность прячется в грубых одеждах / вижу [Тебя] родимый родинкой на щеке /[правой] левой зеркала [нет] / не вижу
 
Оль проникался нестерпимой жалостью к [Клоунессе]. Ей так хотелось сберечь и сохранить лицо. Не получалось. Как снежные хлопья лицо её таяло на глазах. От превращений Оль даже смутился. И чтоб не тревожить и до того уязвимый лик [Клоунессы], Оль принялся напевать мелодию настолько настолько беззвучную и настолько простую, что даже терявшая лик [Клоунесса] могла ей вполне насладиться.

операционный холодный и гладкий застелен бумажною простынёй. Его привязали к нему, чтобы не рыпался, не шевелился, не дергал руками-ногами. Склонились. Смотрят в глаза безучастно. Участники фрагментарных событий. Ввели поначалу подкожно. Потом пробуравили вену. Он растянулся, обмяк. Лицо простодушия и отлетающей к потолку прошлогодней улыбки. Красное наполняет сознание. Режут вслепую. Распоряжаются. Он едва дышит

с закрытыми глазами он вошёл. Остался. Не входил в другое. Был день. На карте дня застыло солнце. Метался по закрытой галерее неуловимый среди вещей. Сошёл с дистанции уныний на каждый день и подходящий случай. А дверь – то запирали раньше, то, после всех мытарств хотений, она хлестала по спине, лопаткам. Он барабанил сквозь чужие судьбы. Звон жалоб и начало света и представленья

а в комнатах зажгли все свечи и солнце занавесили коврами. На всех коврах – его вчерашний лик, где вместо щёк тускнели травы, а вместо глаз пылали облака со скоростью тринадцать лет впомине. Рука его не смела удержать и капли дев тревожных и лучистых. Он не придумал бы такую казнь. Метался, жаждал обладанья, когда одно владение сменяется другим и расширяются угодья полей и пастбищ, в траве плутают девы свечи солнца, едва приметные. Он падок был на смех. Скользил по городу улыбок. Встречал родных. Себя не помнил. Он изменил привычность очертаний. Его обули в снег, прикрыли. Крыльцо прогнило и трава чернела

0  ч а с о в . по ту сторону / по ту сторону белого моря / белого моря чёрного / по ту сторону / белый с глазами синими / по ту сторону моря лежит / точно мёртвый / по ту сторону мёртвого чёрного моря / мёртвого белого моря / мёртвый совсем лежит.

24 ч а с а . тусклый фонарик / бумажные стенки готовы вот-вот разорваться / бессильно глядел Носорог в горлышко ржавых мгновений / голосом из укрытий и покрывал страха смерти / он покрывал уязвимость / голосом покрывал.

я согреваюсь от одного только голоса твоего. я люблю путешествовать по его вертикали, бродить по обетованной земле твоих слов. кристаллы небесного серебра светятся без дефекта. я забываю, ровно на пятые сутки крона тела напоминает разрушенный храм. я вымучен болью. пыльца жасминного чая щекочет пустынное горло. и мы глотаем чуть горьковатую смесь наших встреч, мы, паломники синего сада. кто-то ступает чуть впереди. линии жизни свиты в гнездо. свиток очарований. запрети мне почувствовать дань этих листьев, край моей родины запрети мне увидеть. сегодня мы только корзина с кувшином тёплого молока, хлеба ржаного, колосьями и лепестками растений, синеющими

сколько мнимостей пройдется мне одолеть, мне, глупому Носорогу. я молюсь отражениям и не боюсь больше ни одного существа. я научился кататься на роликовых коньках и быть выше себя на два радиуса их прочных колес. в присутствии многих я дал обет быть собой и забыть свое прошлое. ещё вчера я вздыхал, как святой Серафим дышал на голые руки, растапливая суеверия увлечённых. как много времени пробыл я среди них. милые, озлобленные от невнимания дети, вежливые, когда к ним приходят с улыбкой, визгливые, когда без подарков. я вспоминаю, как страшатся они лжепророков, одаривая их своим страхом и удлиняя их тени

а на свободной вершине я – полузрячий, полуслепой, гневный и добродушием переполненный – Носорог живу, приживаю свои без остатка минуты. я бы хотел представить жизнь свою – картой с полюсом притяжения Белой-Чужой, с набором полузабытых единственных истин. но я – глуп, не могу сказать больше, чем говорю, и молчу всегда дольше, чем это вмещается в слове

я приготовился ко всему. руки расправил и растянулся, обнял круглую землю, шар сердца. я принял перевороты, листву их деревьев, сгребаю их кучи и поджигаю. я – дворник – с глазами, светящимися сквозь любые клеёнки. обрубленные деревца меня не смущают, я поливаю их в пятницу и по воскресеньям, когда бываю невесел

было это в саду. и так сладко падали яблоки и другие плоды на колени. Носорог оробел и обрёл милые и прошлогодние очертания глаз и веселый веснушчатый нос

и был день. он засыпал, просыпался, учился летать и учился. многому научился, только не знает зачем. Белая угадала, в будущей жизни он уязвим, как и в прошлой, бывает озлоблен, пересыпает песок из пустого в пустое. это его развлекает в пасмурную погоду

в юности он разбил чашку и пятна густого напитка остались на деревянной панели. Гордый лоб потемнел от досады. Он голову низко склонил, не видел даже стола. Только руки свои едва видел. Насмешливо встал, исполненный противоречия духа

– Он всё равно что ребёнок.
– Смотрите, как в нём похоже всё на любовь.
– Молчите, иначе он не придёт.
– Или придёт не ко времени.
– Бодрость – рана цветка его сердца.
– А говорят, у него была грубая кожа?
– Видимо, он истончился.

они своенравно усаживались вдоль столов, распределяясь по стрелке, рангу отличий, по кругу. Доверчивые готовились доверять, иные с усердием разукрашивали голоса, чтоб походить один на другого

– Не плачь, я подарю тебе боль. И ты, угнетённая мукой рождения моего, пожелаешь спрятать подальше кроткую гордость
– Это в груди у тебя звенит солнце, – плакала Белая и прижималась к печали, не ведая, что Носорог ходит у самого края, всматривается в глубину.

Белая рассказала ему, как смогла, об опасностях на остановках пути. И монотонность речи её совпадала с кротостью выражений. Голос у Белой полон любви оправданий. Даже в сумбуре противоречий видит она терпкие проявления жизни

пахло прелой листвой и деревьями леса. Белая с песней печали двигалась нетревожно. Знаменьем был её лик. Грозным белели губы. Руки касались начала сущности всех времён. Одарила простудой, голосом хриплым живой своей жизни, и, оперевшись ногами о воздух, обрисовала собою часть бытия, другую – незримую часть – умолчала незримо.
Тайна связей и натяжение свода.
И углядела влияние часа и нисхождение в плотное тело.
Кольца у самой земли её красного духа.