УЛИЦА ПРАВДЫ
1
Жил мальчик. У него был отец, весёлый и храбрый. У него была мать, веселая и красивая.
Это не значит, что мама была трусихой, или что папа был некрасивым. Просто отец был мужчиной, мать - его женой. Тогда это никого не возмущало, хотя такой порядок уже называли старым и забывали.
Мальчик тоже был весёлый и храбрый. Так ему кажется теперь. А тогда ему просто нечего было бояться! У него был отец, весёлый и храбрый, и мать, весёлая и красивая. Они не дадут его в обиду! Да и сам он... А чего ещё бояться? В сказочном времени болезнь и смерть, тюрьма да сума, и с ума... ещё (или уже?) не существовали в природе! По крайней мере про них не было ни слуху, ни духу, как о Пушкине в самом первом анекдоте ( - Мама, а что такое анекдот? - А вот: гуляли в саду...). А то, о чём ни слуху, ни духу, о чём не принято... это для воспитанных мальчиков (наверное, и для девочек?) не существует вообще! (Потом скажут: практически не существует. То есть: в практике именно и встречается, и вдруг дохнет из подпола сыростью - но тут же - раз! - и крышка захлопнулась. Прошёл шепоток - и снова жизнь имеет место и время, нет ей ни конца, ни края.)
Жизнь прекрасна.. Каким-то чудом нашему мальчику повезло родиться не где попало и не абы когда, а в единственной и лучшей в мире нашей стране, и притом именно в наше время, и даже без папы с мамой ему ни за что не разрешалось пропасть. Об этом заботилась его Большая Мама и Великий Отец - особенно по ночам!
Когда спят, потеряв всякую бдительность, люди, и вылезают из тёмных углов звери, а с чердака спускаются по лестнице цыгане, кто-то большой и добрый там, оттуда, из конца улицы Горького, спрятавшись за высоченной кирпичной стеной, смотрит всю ночь в своё окно - и видит всех, и каждому готов придти на помощь!
Плохо во сне. Наседают враги, лают собаки, мама поднимает мальчика над своей головой... что она ещё может? Маму уже едят, а отца нет, и далеко на перекрёстке милиционер, спина милиционера... не слышит крика, не бежит на помощь!
Просыпаясь, мальчик слышит свой крик - какой-то сиплый шёпот...Утро красит серую ноздреватую стену чем-то розовым...
Как хорошо не проспать утро!
2
Он выходит на крыльцо, на солнце! В руках ломоть хлеба, кружка молока. Хорошо в лесу, на солнце, летом. Рядом мама, её не видно, но она тут, рядом.
Вот первое - и, возможно ли это? - последнее безоблачное воспоминание! Первое и последнее, что сохранила память от времён допечальных, остальное забылось. Остальное - а оно было! - попало в его память уже из маминой, из её рассказов ему о нём. Только он ли это?
Вот он повис на перилах моста через Волгу - и не боится высоты и воды внизу! Вот громко читает стихи со сцены перед полным залом и получает приз - большой яркий мяч! А вот бежит впереди грузчиков мебельного магазина с криком: - Не мешайте! Пропустите! Папа купил диван!!
Это было. Но он этого не помнил. Горластый, живой мальчишка умер, едва родившись, и что-то стёрло в нём самую память о нём. В памяти остались: малыш с кружкой молока... и другой - бледный выходец с того света с длинным треугольным лицом. Он не бегает, у него тихий голос и неумелая улыбка, он снова учится ходить и читать: "Начальная школа?" - Здесь готовят начальников! Мальчишки не нравятся мальчику. Когда бьют, он отстраняет от себя бьющего - и не может ударить. Он знает: это больно.
Что же случилось с тобой, мальчик мой? Кто тебя так? Враги, война?
Сначала исчез отец. Он в командировке, и даже не может прислать письмо! Плохо стало, мой мальчик, в лучшей стране...В твоей квартире поселились чужие, тебе с мамой оставили самую маленькую и сырую комнатушку с окном во двор, на север. Ты лежишь в постели, у тебя жар. Тебе худо, ты капризничаешь, не хочешь принимать лекарство. Няня Груша пляшет перед тобой с тазом из голове! Ты улыбаешься с трудом - и глотаешь противное лекарство. Засыпаешь.
В памяти - дом с колоннами в городе Калинине, белые пароходы на реке (первый - "Иосиф Сталин"), няня Груша - девчонка из тверской деревни.
3
Мальчику за пятьдесят. Голова опирается на руку, палец нащупывает вмятину в черепе под левей бровью.
Первый шрам.
Мальчик умирал в больнице, долго был без памяти. Но мама была рядом, не отходила от него все эти дни, и выходила его. Ни тебе скарлатины, ни дифтерита! Бледный и слабенький, он выздоравливал, и мама могла уснуть.
Тут-то и запулил мальчику в глаз игрушкой резвый до ужаса, уже совсем здоровый сосед по палате.
Игрушка. Круглый, из липы точёный ванька-встанька, а в заднице - свинцовый груз для резвости вставания!
Слава Богу, не в глаз, а в бровь!
Зарубка на память.
Долго потом не любил мальчишек наш мальчик. Особенно толпу мальчишек.
4
Однажды мальчик попросил купить ему куклу. Но он не играл с ней.
Для чего он захотел её? Может быть, чтобы познакомиться поближе?
Но она не хотела знакомиться. Не повернула головы, не улыбнулась. Блондинка пялила глаза и задавалась...
Кукла была обречена. К Новому году мама сшила ей шубу и шапку с блёстками и приклеила к её румяным щекам бороду. Так Девочка стала Дедом. Морозом.
Ни на что более или менее тёплое она не годилась.
С тех пор мальчик, сам уже дед с седой бородой, всё ещё смотрит с подозрением на блондинок с голубыми глазами. От них на него так и веет адским смыслом и здравым холодом.
5
И вот он думает: детство... что-то из него живёт до смерти... что-то умирает каждый день. Есть дни, когда оно рушится.
Кто-то оберегает его, как берегут ручеек зелёные берега. Носит на руках, питает, утешает, лечит. Этого "кто-то" можно и злить, и мучить, он может серчать и мучиться, но не оставит нас.
Кто-то приходит и убивает детство, и можно услышать его шаги.
Иногда это тот же, кто питает и лечит.
*
Всю ночь счастливая мама шила костюм из фланели. Вот глупый мальчик в первом костюме таращит глаза в объектив: ему обещали птичку!
- Готово! - А где же птичка? - Обманули дурака... фокус-покус...
Верят дурачки. Верить словам глупо.
А только ли словам?
*
Мальчик просит ему купить... Высокая деревянная мерка опрокинута в сумку, и оказалась - сплошной деревянной болванкой, сверху в ней выдолблена луночка - таков обычай: не обманешь - не продашь. Смотреть надо, что берёте!
*
Мальчик подходит к окну... в окне напротив пожар! Там, на подоконнике, в клетке, в огне - птичка! Надо бежать, спасать, - но нет сил сдвинуться с места, нет сил и отвести глаза...
Мальчик просыпается в слезах. Снова и снова, каждую ночь тот же сон, то же оцепенение. Те же слезы.
Мама допытывается: в чём причина? Может быть, он чего-нибудь хочет? Мальчик ничего не хочет, ему жалко и страшно. Только как объяснить это взрослому? Всё равно не поймут!.. Он догадывается, чего ждут от него. Его жалеют, это подходящий случай попросить что-нибудь. Ведь взрослые плачут, когда не могут купить себе то, что есть у других. Они не смеют мечтать о том, чтобы огонь не жёг - глупо мечтать о том, чего никогда не бывает!
И он шепчет: - Птичку... - Ну что же, слава Богу, не луну. Когда-то, малышом ещё, он просил достать с неба луну... И ему покупают живого чижа. Чиж без хвоста, зато стоит недорого.
Но самое главное, что сон про птичку с тех пор по ночам не снится.
6
Взрослые ничего не понимают - или обманывают? Сами делают что хотят, а другим не дают! Удивляются: как можно говорить, что думаешь? делать, что хочешь?
Им непонятно: зачем бежать неизвестно куда - а не идти спокойно куда надо.
Они возмущаются: как можно думать, что всё существует для тебя? Брать чужое? Бегать по лужам, пачкаться?!
Разве им не хочется? Или они хитрые?
Мама курила. Сын попросил купить ему игрушку.
- У меня нет денег, - сказала мама.
Ответ малыша чуть не сбил её с ног:
- На твои окурки у тебя всегда есть деньги!
Мальчик знал с самого начала - есть закон (иначе быть не может - значит так оно и есть!)
Всё просто и справедливо.
Разве можно выучить наизусть все немецкие слова? Нет, конечно! Есть, значит, простое правило, как из каждого русского слова делают немецкое. Только узнаешь это правило - и сразу заговоришь по-немецки! Или по-французски...
И ещё есть закон самый главный: не бывает, чтобы у кого-то всё, а у кого-то ничего. Если где-то не хватает чего-нибудь, значит там чего-то другого в избытке. Один мальчик хвалился, что может то, чего девочке не сделать. Значит, девочка сделает что-то, чего ему никогда не сделать!
У Соколовых на комоде между двумя узкими стеклянными высокими вазами - в них вставлены метелки сухой травы - у них лежит там блестящая флейта из серебра или из металла.
А у нас зато целая этажерка с книгами! И - ночью - двоюродный брат на раскладушке!
Не может быть, чтобы у одного всё, а у всех - ничего!
И ещё.
Болеть скучно, но зато потом как хорошо встать, выйти первый раз на улицу, на солнышко! Если кто-нибудь не болел, значит он и не выздоравливал! Ходит по улице, по солнышку, и скучает.
7
Была такая игра с двоюродным братом. На том самом диване из города Калинина ( - Папа купил диван! ). Из игры вышло первое стихотворение:
Кто первый на диван,
Тот и будет царь Салтан!
Ребёнок - царь. Он есть всё! Мама, дерево, улитка - части его, точно такие же, как он, чувствуют боль и млеют на солнышке. А он в центре всего, стоит ли он, спит или едет куда-нибудь. Для него приготовлены дороги и овраги, моря и горы; в нём живут умершие бабушки и дедушки, не рождённые ещё никем люди и книги, все животные, камни и травы. Все они такие, какими видит их он, всем он даёт имена, и все рады ему.
А взрослые давно сдались в плен. Сами впали в рабство - и помыкают детьми. Пока станешь большим - из тебя сделают такого же взрослого! Узнаешь, с кем надо быть вежливым, а с кем можно не стесняться. Научишься обещать, ждать, терпеть, улыбаться гадким, потому что они сильнее, будешь ругать их и стараться обогнать... Законы взрослых: С кем поведешься... С волками жить...
Или укатиться от них, как Колобок? Уйти в свою скорлупку, как Моллюск на картинке в учебнике у соседки Майи Зильберборт? Выращивать из колючих песчинок радужные жемчужины?
8
Давным-давно... Две воспитательницы было.
Одна - гувернантка в "группе" (частной), из хорошей семьи, со знанием языков и манер. Другая - няня (в казённом "саду").
Одна насильно совала мальчику в рот щётку с резким мятным запахом, от которого его рвало, и немецкие слова. Другая стояла над шеренгой горшков, приговаривая: - Пысай, деточка, пысай... Столько было в этом простонародном "Ы" терпения и понимания! Знает старушка, какая это трудная профессия - ребёнок...
Через пару лет мальчик не просто забыл все заученные слова, он не помнил вообще о том, что когда-то занимался немецким! И учил его в школе заново. Зубы не чистил.
Но как забыть старую нянечку из младшей группы детского сада во дворе серого дома № 20 по Ленинградскому шоссе, между Белорусским вокзалом и улицей "Правды"? А видел-то её он один раз, заглянув случайно в комнату младшей группы.
Интересно было бы проследить, что забывается и почему...
9
На даче они уходили с головой в траву. Ловили кузнечиков и смотрели, как просто большой коричневый перекусывает пополам маленького зелёного. В сырых, зелёных, пахучих джунглях шла война, кипела жадная жизнь.
Ловили лягушек. Нести в руках было неудобно. Считалось, что от них бородавки. У нашего мальчика были трусы с резинками вокруг ног, и он не боялся лягушек. Все лягушки целой группы детского сада поместились однажды в его трусах. Впрочем, и соседняя деревня не трусила: под именем холодушечки плавала лягушка летом в каждом кувшине молока, вместо льдышки. Молоко в жару не скисало.
Лето под Звенигородом. В открытках из Звенигорода - кусочек плотной желтоватой бумаги разделен чертой на две половинки: письмо и рисунок - обязательное сообщение: стал кушать лучше, иногда прошу добавки; стал быстрее одеваться, но всё равно получается медленно; ходили в лес за грибами; ходили на Москва-реку и там мыли ноги прямо в реке!
На рисунке река, мост, пляж с человечками на песке изображены как будто видимые с самолёта, в углу. Спереди, крупно, - зелёная пушка с огромной красной мушкой на конце ствола, - не мушка, а целая муха! Артиллерист спрятался за лафетом, съёжился, червячком стелется по земле... На других рисунках: паровозы, самолет "Родина" и палатка Папанина; цветы в кувшине, парусник с флагом и солнце, встающее из-за гор. Чёрная паутина линий и кружков изображает ворота шлюза на канале Москва-Волга и "цепи Галля", которыми их приводили в движение. А вот альпинисты забивают огромные гвозди в горы и переезжают по веревке через пропасти, хитрые спускаются с парашютом на остриё пика. Какая экономия сил и гвоздей!
10. Детский милитаризм
Всё дышало кругом войной в конце тридцатых, весёлой, смелой, скорой победой над врагами, гордостью за непобедимую Армию.
И в детском саду всё дышало тем же. Вот из-под транспаранта: "Да здравствует Сталинская конституция!", из-под стенгазеты "Октябрёнок" с заголовком: "Да здравствует Красная Армия!" смотрят двенадцать в шлемах. Одиннадцать лакированных картонных, один суконный единорог с огромной кумачовой звездой во лбу! Это он, наш мальчик! Ему скоро исполнится шесть. Недавно он пришёл домой из сада и сообщил, что он больше не Густав, теперь его зовут Боба.
- Ну что ж, - сказала мама, - Робин-Бобик-Барабек?
Когда Боба женится, куда мама денется?
Мама не удивилась. Было время, его называли эпохой, когда каждый день исчезали Моисеи и Сарры, появлялись Михаилы и Сони, и вчерашний Бронштейн вдруг являлся Белкиным или даже Градовым.
А между тем парады и марши то и дело захлёстывали улицу. Праздники не ждали установленных заранее дат, они падали на голову неожиданно; как листопад в разгар лета, вдруг осыпали асфальт и сквер ворохами разноцветных листовок. Белорусский вокзал встречал героев: героев-лётчиков, героев-полярников; длинные четырёхгранные рупоры заливали площадь, мост и Главную улицу победными маршами.
Перед домом бурлило Ленинградское шоссе. Медленно шли мимо заморские чудища - двухэтажные троллейбусы. Широк проспект. По календарным праздникам с утра его боковое русло, отделённое от стрежня липовым бульваром, заполняли войска. Река текла вспять!
Потихоньку просачивался Боба сквозь толпу зевак в первый ряд. Перед ним, вплотную, проходили живые танки, пушки, стальные колонны пехотинцев, и кое-где в их шеренгах глаз отмечал орденоносца!
Рядом проходила строем лучшая, дружная, смелая, правая жизнь без папиросного дыма, без квартирных склок и семейных драм, - проходила чётко, правильным, раз навсегда установленным маршрутом, являя толпе образец Порядка.
Праздник был неотделим от прошлых и будущих побед, от красоты боевых машин, от железной слаженности движения, от прелести воинской формы и знаков отличия, от единообразия мыслей и чувств, обративших разношёрстный народ в огромную защитного цвета гусеницу-многоножку, - сжимаясь и растягиваясь, она вползала через мост на главную улицу столицы, раздваиваясь, обтекала здание музея и, расчёсанная на пряди гребнем разводящих, вступала на брусчатку священного холма с идеально выверенным наклоном ворсинок штыков, чётко отбивая выверенный по метроному шаг.
Всё марширует и поёт. Ну как не запеть и младенцу! Ах эта ребяческая жажда чуда, подвигов, побед! Как лихо несутся по экрану тачанки и танки, как просто рвутся шеренги офицеров и самураев под напором огня и стали!
С весёлой верой смотрит с бело-коричневой фотокарточки четырехлетний пионер в белом костюмчике и белых носочках, в испанской шапочке, с огромным для его роста красным галстуком! На серебристом зажиме галстука - серп и молот, красный эмалевый в три языка костер, девиз: "Всегда готов!"
Чего стоило младенцу выпросить у родителей эта чудо! Чего стоило фотографу вывести малыша из каталептически твёрдого положения по стойке "Смирно!", согнуть ему в локте и положить на расписной столик хотя бы одну левую руку!
О детские крестовые походы! Клич трубы, стук сердец, барабанная дробь! Кто же осмелится натравить друг на друга две детские армии, две детские веры? Кто удержит?
Кто откроет глаза лунатику? Куда он пойдёт, ослепший от дневного света, куда заведёт его жажда веры? не провалится ли каждая кочка, на которую с надеждой ступит одинокая нога? И не для этих ли попыток дана ему нога?
Будет ли он строить шалаши и пещеры, повторяя пройденное пращуром? Примется ли царапать изображения на стене? Пойдёт ли на службу, станет ли прислуживаться, будет ли тешить себя музыкой, даст ли опутать себя мокрыми прядями прудовой русалки? Запрётся ли в четырёх стенах со стопой бумаги, подобно летописцам смутных времён? Когда же ступит, наконец, на свою дорогу, впряжётся в свою лямку, соберётся с собственными мыслями?
Пусть всё в человеке должно быть прекрасно - но мысли должны быть свои!
А пока семилетнего Бобу, вслед за его санктпетербургским предтечей, очаровал "весь этот ворох военщины и даже какой-то полицейской эстетики", и только сны никак не вяжутся с его дневными восторгами...
Кажет спину, не спешит на помощь милиционер с револьвером на ремнях, нет сил и самому броситься на помощь, и представляется ему раз за разом, что живёт он в узкой будке с окошком вверху, точь-в-точь тамбур между двумя дверьми, ведущими с лестницы во двор, - где сидит он, скорчившись, упираясь сразу во все четыре стены, на подстилке из собственного навоза. Сидит вот так один, - можете себе представить, - и в ус не дует!
11
Холодный ноябрьский ветер в лицо. Прохожие кутаются в воротники, поворачиваются на ходу спиной к ветру. Только один мальчик, держась за мамину руку, жарким, широко открытым ртом ловит и втягивает в себя струю мороженого воздуха. В самом свисте зимнего ветра слышится ему песня: "Каждый может стать моложе, если ветра весёлого хлебнуть!" Неужто ему уже хотелось стать моложе?
12
Он мог быть убитым под Звенигородом в августе сорок первого. Детский сад собирался домой. А ночью разразилась гроза. Задрожала земля, по крыше ударили осколки. Такого ещё не было.
Заговорил бог войны - морские зенитные орудия, новый мощный заслон нацеленным на Москву немецким бомбовозам.
Быстро одевались, спешили спрятаться в щель ребятишки. Боба и воспитательница, взявшись за руки, побежали последними.
Щель была уже заполнена до отказа. Они сделали ещё одну перебежку и подбежали ко второй щели. И здесь им досталось место с краю, под бревнами наката, но открытое с одной стороны.
Полнеба видно!
Незабываемое военное небо! Интересный и страшный театр. Театр военно-воздушных действий! Бог войны погрознее Всевышнего с его неприцельными стрелами. Он обшаривает ночное небо столбами ослепительного света, вот в пыльном театральном луче засеребрилась гадкая моль, вот второй столб метнулся к ней и распял её на пылающей во тьме крестовине, удар, другой, - и вот уже задымила гадина, закрутилась, падает! - и восходит зарево за лесом, обрисовывая чётко каждую веточку каждой ели.
Утром земля была застлана, как будто для похорон, еловыми ветками, дети подбирали тяжелые удлинённые рваные куски железа - осколки разорвавшихся в небе зенитных снарядов.
13
Москва совсем другая. Ленинградского шоссе не узнать! От вокзала до Кружевного дома всё застроено домиками из фанеры. На скверике перед домом стог сена. Шоссе застроено нарочно, чтобы аэропланы не нашли его - рядом авиазавод и кондитерская фабрика! Пусть бросают бомбы в другом месте! Под сеном днём прячется зенитка.
Утром идём смотреть соседний дом, в него попала бомба. Снаружи он цел, а внутри, говорят, всё разрушилось. Мама волнуется. Как будто в следующую ночь разбомбят обязательно наш дом.
Вечером идём в метро. На подземной платформе спят мамы с детьми. Мы спускаемся на пути по наклонной дорожке - похоже на пандус в доме Корбюзье, где печатала мама-машинистка, изнывая летом от жары у огромного окна. Как весело было топать вниз по винтовой горке! - а сейчас мы спускаемся шагом на путь, идём между рельсами в глубь туннеля, справа и слева от пути незнакомые люди прячутся от бомбежки до утра; далеко довоенное лето, а тот день, когда слово ВОЙНА прозвучало по-настоящему, для нас, - тот день как будто вчера!
Война - совсем не та, довоенная, - вдруг оказалась рядом. Наша поступь уже не тверда, мы отступаем, и пропали куда-то весёлые песни. Что случилось с Красной Армией?
Не разноцветные листовки кружат над Москвой. Летает по воздуху чёрный пепел. Жгут архивы!
Другая война, другие песни. Новые, страшные слова: благородная... священная...
Граждане, воздушная тревога!
Покидая Москву, думал ли беженец, что не жить ему больше никогда в родительском доме, и в родном городе?
Оглянулся ли он, уходя? Если и оглянулся, то не знал, что в соседнем справа доме живёт уже девочка Галя, с которой он будет учиться и дружить в будущем: что в соседнем доме слева живёт уже будущий его учитель, живописец Моисей Хазанов...
|
