В СЛОВЕСНОЙ ТЬМЕ
"Corpus Animae", М.: "СоюзДизайн", 2003. - 800 с. 3000 экз. (п), ISBN 5-900230-36-8
Если стихотворная книга не очень известного, мягко говоря, автора имеет такой объём, если ты узнаёшь, что этот сборник – первый у поэта, то остаётся выбирать: либо перед тобой классический литературный маньяк, либо неожиданно удалось столкнуться с восстающим будто бы ниоткуда цельным и убедительным поэтическим явлением.Случай Александра Шишкина, безусловно, из второй категории. Посетители литературных вечеров могут помнить его выступления на двух недавних мероприятиях в Москве. Думаю, ценители поэзии сразу отметили его манеру письма. Шишкина никак не отнесёшь к авангардистам; в его стихах предлагаются очень консервативные, чуть ли не романтические модели мировидения. Вместе с тем Шишкин не подражатель, не имитатор. Кажущаяся прозрачность текстов скрывает за собой предельную концентрацию смыслов, малый объём стихотворения вбирает в себя потенциальную поэму:|
Ребёнок сам себя волнует, Ещё чужая ему Неведома: он не рифмует Слов многозначимую тьму. Ему для ясности хватает Агу, ага и просто бу-у-у! |
"Книжное обозрение", июль 2003 г.
Александр Люсый
КЛЕТКА СМЫСЛА: ПОЭТИЧЕСКИЙ НЕОМОДЕРН АЛЕКСАНДРА ШИШКИНА
1. КОРПУСЫ ФОРМ И НЕ-ФОРМ
"Тела требуют опять, повторно, сотворения", – пишет в своем "Corpus'е" французский философ Жан-Люк Нанси. Совершая после имевшей быть в реальности операции на сердце мыслительное вскрытие обремененного своей тяжестью и своим падением в себя тела-раны, он пытается осуществить при этом и "взлом языка". Поэтому он тут же оговаривается, что ведет речь не просто о теле, а, подобно Декарту, имеет в виду – corpus (по латыни), где собственно "тело" имеет лишь один из многих смыслов. Если по-немецки и по-итальянски – соответственно: Korper и corpo – тоже могут быть прочитаны как тело, то по-английски corpse означает – труп. Corpus вместо тела – это "каталог вместо логоса, перечень эмпирического логоса за пределами трансцендентального разума, список отрывочный, случайный в отношении его порядка и полноты, последовательное проборматывание частей и отрывков, соположенность без сочленения, разнообразие, смесь, что не взорвется ни вовне, ни вовнутрь, составленная по смутному, всегда растяжимому рецепту..." . Одной из моделей corpus'а является Corpus Juris, свод принятого при императоре Юстиниане Римского права. Такой corpus, согласно Нанси, находится в стороне от хаоса или организма, представляя собой "прозу иного пространства, которое не является ни глубинным, ни системным, ни угнетенным, ни обоснованным".Тело как corpus – носитель неизлечимого безумия. "Не расстройство, не бред, не мания, не меланхолия, являющиеся вполне обычными болезнями "души". Но гордое, неискоренимое, напряженное безумие – всегда неотвратимое во всей полноте своего присутствия, во всей полноте "я", а также "мы", во всей полноте "мгновения". Резкое размыкание в полном сосредоточении, размыкание полному сосредоточению. Опространствленный нервный сгусток, сплавляющий в сердцевине вещей все, что есть своего, и позволяющий себя присвоить только путем его же растяжения, только когда он становится при себе собственной чужбиной, только когда делает из смысла – своего смысла – вдобавок и нечто совершенно иное – протяжение, без которого смысл хотя и мог бы быть вполне осмысленным, но никогда и нигде не имел бы места. Через это безумие мы входим в тело, а через все вхождения тела – мы подступаемся к этому безумию.Однако "подступа" не существует. Безумие тела – это не кризис, не патология. Безумие – это лишь отвязная и растянутая бесконечность местоимения, которое стянуто в самом себе. Безумие есть преподнесение места" .Что же касается понятия души, то это "форма тела", то есть тоже тело (протяженная психика). "Однако дух – не-форма, или сверх-форма той дыры, куда бросается тело. В случае души тело входит, в случае духа – возносится". Дух – тоже тело, но тело смысла, или полнокровный смысл (en corp). "Дух есть орган смысла, или истинное тело, тело преображенное. В этом – весь дух христианства, вернее христианства как теологии Святого Духа" .Для автора книги "Гуманитарная география: пространство и язык географических образов" (М.: 2003) Дмитрия Замятина "Corpus" Нанси – лучшее выражение постмодернистского понимания тела как поглощающей и пространство, и время инстанции . Но постмодерн всегда находится "внутри" модерна. Это – одно из объяснений уверенного становления литературного неомодерна в последние годы (несмотря на постмодернистские заверения о конце литературы, вместе с историей).Примером такой неомодернистской литературы, по мнению Аллы Большаковой, является роман Бориса Евсеева "Отреченные гимны" (М.: 2003). "Слеза навернулась мне на глаза. Она запуталась в ресницах, исказила и переменила весь сущий мир…", – демонстрирует писатель свою художественную оптику слезинки, падение которой с лица героя влечет за собой исчезновение персонажей, природных стихий, развеществление предметов и образов, исчезновение пространства и свертывание времени. А.Большакова обнаруживает в подобных ментальных играх с пространством и временем ритм "духовного самосвертывания России в кризисных ситуациях, ухода ее в самое себя" и вместе с тем поиск вне пространственной точки опоры .
2. АРХИТЕКТУРНАЯ МУЗЫКА "ТУЛУПНОГО ВРЕМЕНИ"
Аналогичным неомодернистским литературным проектом представляется поэтический сборник Александра Шишкина "Corpus Animae" (М.: ООО "СоюзДизайн", 2003).Сам объем этой книги – уже вызов, типичный модернистский, а не какой-либо иной, скандал литературного максимализма. Под ее обложкой известный афоризм Евгения Евтушенко разрастается до масштабов невиданной поэтической эпопеи. Становится ясно, что и сейчас, в условиях относительного поэтического упадка, во всяком случае, снижения поэтической читательской и аудио- аудитории, а также тиражей стихотворных книг, поэт в России больше чем поэт.Ибо чтобы издать такую книгу, надо быть не просто поэтом (пусть даже потенциально из самых великих). Я не знаю какого-либо другого столь титанического опыта вхождения в литературу, напоминающего спуск на воду суперлайнера, столь величественного по форме поэтического дебюта. Дебюта, в котором новорусская титаническая больше чем поэтичность попирает текущую поэзию, но тем самым в еще большей степени – мир как таковой в своих поэтических и непоэтических, океанических и сухопутных, ново- и старорусских ипостасях. И мир оказывается затерян "в дебрях страниц", как в тумане моря.Да, название книги "Corpus animae", в переводе с латыни означающие "Тело души", вызывает прежде всего "корабельные" ассоциации – корпус судна, поэтического Ноева ковчега. Таким образом тело больше чем поэзии бросает вызов поэтической душе во имя духа. Ведь для истинного одухотворения душе необходимо тело, корпус (тогда как современники, сокрушается автор "Не созрели – для дела, // Хлеба, вина и тела"). Корпус, в котором книга-"Титаник" – в то же время и книга-айсберг (большая ее часть, в особенности больше чем поэтическая – читатель ничего не может узнать об авторе помимо его стихотворений – под водой). То есть внутреннему "Титанику" здесь нет нужды встречаться с внешним айсбергом, так как на его борту свои запасы "взрывчатки слов" (которой, впрочем, как опасается автор, который самой "трехмерностью жизни разорван на три составные", может все же не хватить для подрыва скалы запертого мозга).Не так-то просто обойти все этажи этого неотвратимого как айсберг "Титаника", осматривая в нем не только "воздуха прорубь" натюрмортов старинных голландских художников, но и пустоты "точно гроты // Средь диких зарослей лесных". Структура "Corpus'а" переливается множеством находимых в этих натюрмортах и пустотах новых смыслов – "Книга прагматик", "Книга поэтик", "Книга лирик" и "Книга риторик" состоят из множества внутренних книг и циклов в самых разнообразных жанрах (до афоризмов и японских трехстиший включительно). Открывающая первую из "Книг" поэма "Стоптанные камни", которую предваряет рисунок как будто бы составленных из камней совокупляющихся черепах, написанная от имени некого Фила Александера, показывает, что больше чем поэт живет в больше чем России. Можно, пожалуй, даже сказать, что он больше чем живет (ибо не только сны видит, но и обладает возможностью сниться собственным персонажам), являясь, больше чем буддистом, равно как и представителем иной религиозной конфессии: "…В тюрьме мне изредка снится сон, будто я – некий Фил по имени Александер, живущий в Англии, в небольшом городке L… Из тумана сна проступают кириллицей строки русских стихов. Теперь мне кажется, что на самом деле я и есть Фил Александер, которому снится его еще не написанная, но уже переведенная на русский книга Александра Шишкина. Парадоксальным образом приходит в голову, что надо съездить в Россию и убедиться в реальности существования А.Шишкина…". Не лишенная самолюбования риторика этой книги исполнена образной прагматикой: "Не бойся, тебе хватит осколков // твоего разбитого каменного сердца, // чтобы замостить дорогу до моря, // чтобы построить дом, // чтобы сложить очаг, а потом можно будет жить // в твоем доме, // в камне твоего сердца, // из которого выхожу я // тебе навстречу…".В проводимой далее от первого лица в "Nature morte № 2" (натюрморте на две рюмки) поэтической титанической экскурсии выписываются в духе пастернаковского "Спекторского" детали повседневного бытия, обостряющие все чувства (и обоняние, и слух, различающий еле слышный комариный зуд). В "Поэме отступлений" "Ущелье съедает шаги – нет пространства, // Чуть в сторону с ощупью чуемой стежки – Под ребра забор: ты теперь иностранец". На смену былой внутренней эмиграции ("Грядки раздирают горизонт не одно столетье, // Тянутся по глине и меж ледниковых камней, – // Вместо компота выпивать на третье // Два по сто и становится умней") приходит исчезновение пространства – разве что в падающей слезинке можно увидеть "отраженье плывущего неба". Как и в прозе Евсеева, шишкинская слезинка вбирает в себя все мироздание.В ландшафте-портрете своеобразного "титанического" исторического парка:| Небо меж ресниц колючих лагерей. Метрономы выстрелов качелью Мнут молчание. |
Время тут с нарастающим ускорением "разбежалось до корней, // Вскрыло землю лемехом террора". Тут, конечно, нельзя не вспомнить мандельштамовское "Время вспахано плугом", но у Шишкина само время и есть распыляющий пространство плуг. При том, что "В безысходности время опально" тоже, "тулупное время" безжалостно и безысходно именно по причине своей опальности. Формула авторского хронотопа: "Я временем болен, но нравится жить в этом теле". И эти внутренние болезни мало что дают для взаимопонимания и постижения окружающего бытия: "Мы бредем между свай при почетном эскорте, и нас // Не догнать, не пронять, не узнать через времени стену". Само слово ""Был"" теряет время и условность кавычек", "похабный языка перегар" начинает казаться "вечным", остается разве что взывать к Господу: "Раздели языки!".В условиях внутренних пространственно-временных болезней и страстей по языку ("Если б не было слова "ссылка", // То в просторах этих за счастье – речь") на выручку приходит "спокойное смятение" живописи. Как вариант – "Архитектурная пантомима", в которой "пестрый терем" обнаруживает сходство с "ухмылкой вечной плевка". В "Книге поэтик" помещены "Экфрасисы в стихах", как называется в древнегреческой литературе жанр стихотворного описания картин, в русской поэзии до сего дня практически не представленный. У Шишкина, разумеется, эти описания не буквальны, а отмечены взаимно обратимой возможностью:| Сад земных наслаждений – Экзотический сад, Там в пробирке влечений Мир возможный зачат. |
Еще более экспериментален цикл "Городская алеаторика" (алеаторика – течение в современной музыке, рассматривающее случайность как основной формообразующий принцип творчества и исполнительства, автор разбрасывает по тексту особый знак алеаторики, куда читатель вправе вставить любое слово или выражение, сочтенное уместным по смыслу и ритмически). При всей опоре на случайность получается очень архитектурная, застывшая музыка "тулупного времени", которая "потом замерзшим пробила бушлат".3. КУРС – СИРОТСТВО
Каковы перспективы новых живописных и музыкальных "зачатий", в ходе которых "Сворачивается поцелуй // В разорванную петлю // И сломанную иглу"?В завершении своем ("титаническом" машинном отделении) "Книга риторик" наполнена конкретно-историческими приметами "чисто русского сиротства", констатациями, "что наши вопросы // Всегда поезда под откосы" и что "Россия не крест нательный, // А наколку несет на тех, // Кто надел ее черную робу", предчувствием, что "Нас неструганым плащом // Накроют плотно и заквасят" (то есть воплощающее земной принцип "падшее зерно" окажется "квашеным").| Так жизнь остается нагая В обрывках вчерашних газет, А крыса в огне проедает Безвыходный выход на свет. |
Возникает невольная образная ассоциация с термином "крысиная клетка", который немецкий философ Эрнст Нольте, автор книги "Европейская гражданская война" (М.: Логос, 2003) производит от пытки, которая якобы практиковалась на Лубянке с подачи китайских чекистов (поджигаемой в приставленной к телу заключенного клетке крысе не оставалось ничего другого, как проедать выход в теле жертвы). Так объяснялась победа фашизма в Германии в условиях коммунистической опасности. Так что можно, помимо всего прочего говорить об архитепической своевременности и, если так можно выразиться, своепространственности появления "Титаника"-прогноза и "Титаника"-искупления Шишкина (я бы порекомендовал по ходу дела профдезотделам приобретать книги Нольте и Шишкина в комплекте в качестве общего подарка юному крысолову, вступающему в дезинфекторское бытие свое). Но, может быть, тут не помешает и цитированный выше "Corpus" Нанси, обобщающий телесные эксперименты: "Это тело уходит вглубь себя – в глубину Смысла, – так же как туда уходит смысл, достигая своей смертельной глубины. Тело это образует в точности то, что в астрофизике называется черной дырой: звезда таких размеров, при которых ее гравитация поглощает ее собственный свет; звезда, сама в себе гаснущая и падающая, так что во вселенной, в центре этой звезды и ее небывалой плотности, возникает черная дыра отсутствующей материи (а заодно и "конец времени", противоположность "большого взрыва", это измерение конца света в пределах того же света). Нет ничего удивительного в том, что метафизическое или мистериальное тело, тело воплощения и смысла становится в конечном счете дырой" . "Раковый корпус носил и номер тринадцатый", – начинается известный роман Александра Солженицына. "Душевный корпус" – своего рода ноль.Но есть в сборнике и образы, которые как бы вздымаются в своем обобщении над ХХ веком в дрожи неизбежного падения: "История конем в снегу // Барахтается, стынет в пепле, // И шея пуговицей в петле // Болтается, готовясь в грунт". История как таковая ставит мат отдельной шее, сама оказываясь в пате. Но пока шахматисты коротают время за партиями, "Титаник" продолжает свой ход.Анна Кузнецова
КНИГИ ТРИШИЗН
Есть люди, которые не умеют говорить ни с кем, кроме себя, поэтому любят молчать. Самодостаточные до шарообразности, они, похожие на спутники, летают вокруг земных реалий, если и соприкасаясь с чем-то, то точечно, не приземляясь ни на что, но одухотворяя все, лишая тяжести, фактуры, звука – всего привычного телам в земных условиях.Часто такие люди пишут стихи. Часто мы этого не замечаем, потому что их внутренняя речь вливается в ноосферу, минуя наш слух. И еще потому, что им неважно, слышит ли их кто-нибудь: издание книги для них – такой же самодовлеющий поступок, как посадка дерева, постройка дома, воспитание сына... Объяснений и оправданий не требует.С большим вкусом изданная книга стихов Александра Шишкина "Corpus Animae" (М.: СоюзДизайн, 2003 – 800 с.) на самом деле – четыре книги: "Книга прагматик", "Книга поэтик", "Книга лирик" и "Книга риторик" – собранные под двумя обложками, твердой белой и прозрачным супером, и проиллюстрированные прекрасной графикой А.Смирнова (думаю, все-таки, что надо было указать имя художника с такой фамилией полностью, а может быть, даже и отчество). Внутри каждой книги стихотворения сложены в циклы, внутри больших циклов – циклы малые, – отсюда такой длинный, "матрешечный" путь к названию стихотворений, приведенных ниже.
Честно говоря, я не нашла больших различий между "прагматиками" и "лириками" Александра Шишкина. Все стихи примерно одинаковы: молчаливо-беззвучны, неприкаянно взвешены в безвоздушном пространстве европейской культуры, пропитавшей автора, и неровны по уровню собственно стиховой культуры: встречаются синтаксически неуклюжие строфы и вовсе неумелые строки, не обошедшиеся без "втыков". Но есть и виртуозные стихи. Лучшее в восьмисотстраничной книге, на мой взгляд, вот это, из "Книги прагматик", с двудонным названием "Nature mort #1", ставшее второй частью "городской повести" "Одиссей и Навзикая", – в нем тонко и точно передана топография узнавания умершего, ушедшего из детства в память, рассеянное скольжение взгляда лирического героя ощущаешь физически:
Уже не рыба, но еще не тварь Здесь одиноко бродит палисадник |
Почти все, что говорит этот поэт, было сказано в прошлом веке другими, причем сильнее. Но ему будто нет дела ни до какой соревновательности. Он возьмет и напишет свое "10 октября 1912 года", многословное:| Ну вот и тихий полустанок, Где речь звучит воздушно-странно. Там рельсы в блике фонарей Лежат, как мертвая форель С молочным глазом голубым, И смотрят в мир. А в мире дым. Движение по грязной жиже. В том мире прибывает ближний, По расписанию. С устатку Невосприимчива сетчатка, Что видит, видела уже Всю прелесть мира – в неглиже? – Деревьев мертвую преграду, Ползущего по шпалам гада, Пустой перрон, туман и воду, Толченную в густой грязи, И человеческие годы Под стук неведомой оси. |
(Книга поэтик. Картография любви. Безответность дыхания. "Ну вот и тихий полустанок...")
Когда стихов так много, стараешься выбрать самое-самое – в этом, пожалуй, и заключается труд чтения этой огромной книги. Вот, например, самое энергетичное – за счет звукописи согласных, динамики четырехстопного ямба, конкретности и четкого рисунка деталей:| Малинова заря с кокардой Свеженадраенного солнца Стоит под тульей неба синего В парадном глянце первородства Пейзажа североуральского, Где вся работа – лесовывозка С промерзшей речкой и акацией Колючек лагерных под вышками. Где снежные горбы над крышами, Дымы и ветры, ватник, валенки, Под шапкой наголо пострижены Твои сугробные привратники. О черный муравей заснеженный, В железной челюсти таскающий Хлысты, промерзшие до бешенства, И мрущий, но не вымирающий. Пейзаж без птиц, без лиц, без памяти, Где снег скрипит не санным полозом, Где звезды не на небе – на людях, Залиты заживо морозами. |
(Книга поэтик. Картография любви. Провинциальные гобелены. "Малинова заря с кокардой...")
Книга издана настолько хорошо, что невозможно не отнестись к ней серьезно. Поэтому и впечатление от нее внушительное: автор смел настолько, что повторяет блоковский эксперимент – собирает все свои стихи в тетралогию – чего? Явно не вочеловечения, нет. Напротив, "вокультуривания". Например, "Одиссей и Навзикая" – красиво мифологизированная история вполне конкретной, очень современной встречи мужчины с женщиной со всеми вытекающими последствиями. И в этой же поэме, в части XI, автор сопротивляется собственной "книжности":| ................................................. О, этот книжный червь в башке! Я – волк степной, я – Гантенбайн, Улисс и новый Финиган Иль неудачник Мартин Иден, Кухуллин, мстящий за обиды: Где барышня? Где хулиган? Я – только я! Ни оболгать Литературный балаган, Ни объяснить меня до точки Не сможет: я – первоисточник И свой последний результат. Где синие очки и бант?! Как маски мертво прирастают: Сначала ты никто – потом Вдруг стало собственным лицом, Что было пустотелой тарой. ................................................ Как я устал. Жизнь – произвол. Где вовсе сам себе не равен. Ты – представление о драме, Где наперед известна соль: "Король и шут..." – а дальше сами..." |
"Разорался" он, однако, только раз. Или два. Его "программным" можно считать стихотворение о беззвучном взрыве тишины:| Эта ночь разрывает меня тишиной. Безответность дыханья. Застывшая тьма полнолунья. Даже сосны сольфеджио скрипа прервали с полудня, И, как будто во сне безвоздушном, качается в дюнах прибой. В ностальгическом будущем зрение ищет опору, Собирая в огромный букет флоксов желтый туман. Тень коснулась руки – опираясь на самообман, Тело вздрогнуло... словно дверь отворили и штору как молчанье похоже на речь,– Так проникнемся ночью, что нас разрывает и душит! – Мы на ощупь, по памяти, что, как сердце, все глуше и глуше, Лепим из пустоты все, что сможем пока уберечь. |
(Книга поэтик. Картография любви. Безответность дыхания. "Эта ночь разрывает меня тишиной..."
Видимо, "вокультуривание" – это важный для Шишкина личностный путь: то ли жизнь его по-современному мобильна и болтлива, поэтому он входит в камеру-обскуру своей души помолчать и полетать в культурной невесомости; то ли добывать свою любовь к фламандской живописи и "Столбцам" Заболоцкого ему пришлось не естественным путем – как впитывают ее дети из интеллигентных семей, – а революционным... Не знаю – только предполагаю, почему ему кажется сверхценностью то, от чего русская поэзия давно устала. Похоже, что ему нет никакого дела и до этой усталости... Уважаю....
По материалам "Русского журнала"
